Да, этого здорового, сильного человека всегда клонило ко сну, когда кутеж затягивался подольше. Дамы не обратили на это никакого внимания, они продолжали беседовать, и казалось, что у них явилось больше тем для разговоров, когда они остались одни. Фру Бертельсен больше их всех знала о театре и о музыке. Она играла одним из своих дорогих колец и занимательно рассказывала о певице, звезде первой величины, которая на последнем своем концерте в Христиании пела совсем без голоса и вызвала этим скандал.
Вдова в немногих словах высказала удивление, почему это певицы вовремя не прекращают концертировать.
Фру Бертельсен:
— Грустные обстоятельства вынуждают их поехать в последнее турне. В хорошие годы они пением богатства собирают, но все проживают; и вот наступает старость, а у них пустые руки.
— Да, это так, — чтобы быть любезной, говорит фрекен Эллингсен.
И дамы болтали и болтали, Бертельсен спал. Прошло часа два или больше; вдова все время была начеку, следила за тем, когда фру Бертельсен даст знак расходиться; тогда она сейчас показала бы свою светскость и встала бы; это она сделает, она обязана это сделать в отношении к самой себе и к знатной даме, чьей гостьей она была.
Наконец, Бертельсен несколько громче обыкновенного захрапел на своем кресле, и фру Бертельсен сказала:
— Не знаю, может быть, уже поздно?.. Я говорю это не для того, чтобы прогнать вас…
Все встали.
Но тут фру Бертельсен уронила кольцо. Она искала глазами на полу, и другие дамы помогали ей искать. Фрекен Эллингсен взяла свечу и осветила вокруг; она кружила вокруг фру Бертельсен — замечательно было, что кольцо совершенно исчезло. Она зашла сзади фру Бертельсен и посветила:
— Вот оно! — вскричала она.
В ту же минуту фру Бертельсен всю охватило огнем…
Последующее было смесь криков и огня; фру Бертельсен думала, что вода и ковры спасут ее; она помчалась в альков и по пути зажгла портьеры. Всюду, где она проходила, занимался огонь, крик и огонь, крик и огонь…
В конце концов проснулся Бертельсен; полупьяный, он закричал громче других:
— Нечего так кричать, отнеситесь к этому поспокойнее! Когда он захотел броситься в альков, чтобы помочь своей жене, он сам зажегся у портьеры, отступил назад и хотел выскочить в окно, но зажег занавеси; он повернул к столу и опрокинул на свое горящее платье остатки вина; но это нисколько не помогло. Фрекен Эллингсен, единственная, поступила разумно: она схватила скатерть со стола, так что стаканы и бутылки посыпались на пол и обернула горящего Бертельсена скатертью. Но этого было недостаточно, скатерти не хватило, чтобы целиком прикрыть его; кроме того, он не стоял смирно, но как бешеный носился по комнате, и следующее, что увидела фрекен Эллингсен, было то, что и она горела. Она бросается на пол, катается, кричит, воет, опрокидывает стол. Единственная, кто могла бы что-нибудь сделать, стоит и икает; вдова ничего не предпринимает, но стоит, как парализованная, и икает. Вдруг Бертельсен освобождается от горящей скатерти, отбрасывает ее от себя, как длинное пламя, возможно дальше, к вдове, она падает к ее ногам и зажигает и ее…
Теперь все и вся пылает.
Во флигеле у прислуги заметили, что в доме что-то ярко светится; когда они прибежали и увидели дым, то поняли, что случилось несчастье. Была буря, они не могли идти выпрямившись, но, наклонив голову, боролись с ветром и кричали «пожар!», чтобы всех разбудить и, наконец, остановились под верандою, ожидая, чтобы кто-нибудь отпер им изнутри. Никто не показывался. Когда прошло довольно много времени, тогда скотник взял в дровяном сарае топор и выбил дверь. Но никто не выходил. Скотник, инспектор и почтальон с криком «пожар» побежали по лестницам и по коридорам всего дома; когда, наконец, из-за дыма они вынуждены были повернуть обратно, они снова вышли на веранду.
Теперь огонь высоко вздымался вверх над крышею, ураган мечет огонь дальше вверх и вниз, все это огромное здание на столбах, горит, как бумага. Что делать людям? Принести две лестницы, приставлять их к случайно избранным окнам и заглядывать туда? Они беспомощны, они только и могут что кричать; лохани с водою никакой пользы принести не могут. Полуголые пансионеры во всех этажах раскрывают окна, кричат, но в буре ничего не слышно; кое-кто из них в безумии, бросается из окна, их развевающиеся рубашки зажигаются по пути и они падают на землю, как метеоры. Люди ползут по ступенькам, желая спасти хоть одну жертву, но никого спасти не удается; какая-то дама, с массой платья на руках, передает сначала платье, но сама не решается последовать за ним. Это ураган и погибель! Теперь уже стены горят, лестницы забаррикадированы огнем, прислуга вынуждена спуститься со ступеньки на ступеньку.
Ох, эти лестницы! Теперь распоряжается инженер со своими рабочими по электрической станции. Конечно, лестницы переносятся от окна к окну, с одного места на другое, на каждой ступеньке молодой человек, смельчак; слава богу, они добираются до самого верха, заглядывают в комнату, полную дыма и огня, но людей нет, люди слились в одно с пламенем и дымом и больше не существуют. Смельчаки спешат вниз; на них самих загорелось платье, даже лестницы горят.
Внезапно появляется доктор; он в нижнем белье и с обнаженной головой и может сделать так же мало, как и другие, но он не кричит, он молчит. Наконец, у двери, на веранде показываются несколько пансионеров, два-три человека следуют за ними; все они не одеты, но кое у кого одежда в руках. Они кричат и горят, они охвачены пламенем, но все-таки выбегают. Это произошло в последнюю минуту; вслед затем огонь выбивается и сквозь дверь на веранду.
В углу, в верхнем этаже, под крышею, показывается в окне одетый мужчина. Он смотрит вниз и, не раздумывая ни секунды, схватывается за водосточную трубу и начинает по ней спускаться. Лестница могла бы спасти его, но лестниц нет больше. Он спускается по трубе с крыши на крышу и приближается к земле. Когда огонь на втором этаже задерживает его, он, по-видимому, теряется; он повисает на руках и раздумывает, покинуть ли ему свою крышу. Вдруг он исчезает, огонь и дым скрыли его, и он оказался внизу на дворе. Расшиблен? Нет, не расшиблен, но он горит, катается по земле, срывает с себя платье и гасит его, шлепает шляпой и руками по своему телу и гасит, гасит…
Вот он встает. То Самоубийца.
Он спасся, когда, падая, оттолкнулся ногою от водосточной трубы; это бросило его наискосок на балкон следующего этажа, откуда он упал дальше, причем падение превратилось в падение в два приема, и напоследок он упал уже с небольшой высоты. Боявшийся жизни, Самоубийца рискнул спастись с такой высоты и сквозь море огня. Счастье, чудо!
Он силится пройти на веранду, но вынужден повернуть.
— Я запер ее там! — кричит он. — Вот, ключ, она не может выйти! Это в № 106.
— Где же № 106? Комната № 106 сгорела.
Ему не оказывают помощи, лестниц мало, нет стены, чтобы прислонить к ней лестницу, нет окна, ничего нет, только море огня. Он с воем выкликает свой номер, высоко держит обеими обожженными руками ключ и снова пытается пройти через веранду — но этого пути уже не существовало, то был костер…
Высоко в окнах верхнего этажа еще мелькали кое-где руки, пылающие женские волосы, потом видения эти исчезли.
Все и все исчезло.
Буря превратило все это в грандиозный пожар; огонь перешел с главного дома на флигеля, на хлебный амбар на сваях, на хлев: все эти пять строений со всем, что в них заключалось, были охвачены пламенем, за исключением дровяного сарая. Спасти ничего не удавалось: одно время инженер со своими рабочими бегали вокруг крыши одного из флигелей и пытались тушить огонь каждый раз, как загоралось; но когда буря начала перебрасывать туда горящие головни с главного здания, они вынуждены были отказаться от этого. Пришли также люди из села, но сделать ничего не могли, добрая воля людей была ни к чему. Все, что можно было сделать, было сделано: скотник вовремя угнал коров из хлева в лес. И доктор послал людей на село за повозками, чтобы увезти тех немногих, кто остался жив.
Четыре часа утра.
Буря улеглась. Дело свое она сделала; на пожарище тишина, раненые увезены, только двое из рабочих инженера часовыми ходят по двору. Из лесу доносится по временам жалобное мычание санаторских коров.
Место покинуто, полно мрака и дыма.
Вокруг на цыпочках бродит Самоубийца. Он не хотел отправиться с транспортом, он ходит взад и вперед перед фасадом, временами останавливается и бормочет что-то, смотрит в пространство на воображаемую стену, и опять ходит, все с ключем в руке — руке, окоченевшей вокруг куска железа. Стража желала бы, чтобы он ушел, и несколько раз пыталась спровадить его, но он не уходил.
— Что вы здесь ищите? — спросили его стражники. — Чего вы ждете?
— Я ничего не жду, — ответил он. — То есть, я хожу здесь, но ничего не жду.
