Вот что, Элеонора Симончини, мне хотелось бы тебе сказать, что я чувствую себя перед тобой так, как эта женщина, должно быть, чувствовала себя передо мной.
35
— Слушаю?
— …
— Алло?
— Добрый день, я бы хотел поговорить с Пьетро Паладини.
— Привет, папа. Как дела?
— Пьетро? Это ты?
— Конечно, это я.
— Но голос другой.
— Уверяю тебя, что это я и есть.
— Да нет же, голос совсем другой.
— Да нет же, правда, это я. Как твои дела?
— Нет, нет. Неправда. Вы не можете быть моим сыном.
— Перестань, папа. Ты же звонишь мне на мобильный. Это я, не сомневайся.
— Это не имеет значения. Я знаю, какой голос у моего сына. Вы другой человек.
— Но ведь я же тебя сразу узнал, да? Как, по-твоему, мне бы это удалось, если бы я был другим человеком?
— Вы увидели на дисплее слово «папа», вот как вам это удалось. А сейчас, прошу вас, передайте, пожалуйста, трубку моему сыну.
— На дисплее нет никакого имени, только написано, что номер неизвестен, ты ведь в Швейцарии, и к тому же у тебя закрытый номер.
— Послушайте, я не знаю, кто вы такой, и тем более не понимаю, зачем вам нужно притворяться моим сыном, но я в последний раз прошу вас передать трубку моему сыну, иначе я позвоню в полицию.
— Хорошо, я позову его.
— …
— Алло?
— Пьетро, что это за тип ответил мне раньше?
— Это мой коллега.
— А что, это ты уполномочил его отвечать на звонки?
— Да, конечно, я ему разрешил. Как дела?
— Ты что, под колпаком? Почему это тот тип старался прикинуться тобой?
— Да неужели? Спасибо, что предупредил. Но ты-то сам, как дела, как здоровье?
— Хорошо. А Клаудия как?
— И у нее тоже все хорошо.
— А у тебя?
— Просто отлично.
— Ты все еще у школы?
— Да.
— Одевайся потеплее, на улице очень холодно.
— Я сижу в машине, папа.
— Молодец… Послушай, что это я хотел тебе сказать? Ах, да. Я хотел пригласить вас на обед. Мама очень хочет вас всех увидеть.
— Кто?
— Мама.
— …
— И я тоже, разумеется. Но она, ты же ее знаешь, сильно скучает, когда долго не видит вас. Что ей передать? Вы придете?
— Да…
— Она сказала, что приготовит ваше любимое блюдо: запечет в духовке макароны с баклажанами и нажарит котлет.
— Чудесно. Ты не мог бы на минутку передать трубку Шанталь?
— Кому? Ах, Шанталь. Конечно. Шанталь! Карло хочет поговорить с тобой! Что ты хочешь ей сказать?
— Мне нужно проконсультироваться у нее по поводу боли в спине, она мне уже надоела.
— А-а! Тебя донимает радикулит?
— Да нет, так побаливает чуть-чуть.
— И, слава богу. Радикулит, это хуже некуда, уж поверь мне. Что мне маме передать? Придете вы или нет?
— Да, конечно, придем.
— Тогда ладно. До скорого.
— До свидания, папа.
— Вот и Шанталь, я передаю ей трубку. Это — Карло. Пока.
— Слушаю?
— Шанталь?
— Карло?
— Нет. Это Пьетро.
— И мне так показалось.
— Вы можете говорить?
— Да, он уже отошел. Как у вас дела?
— Все в порядке. А вот с ним, мне кажется…
— А что с ним?
— Да как вам сказать, он только что сказал мне, что мама хочет приготовить нам котлеты.
— Ну да. Иногда на него находит. Я имею в виду, что он видит вашу маму, разговаривает с ней, но врач говорит, что ничего страшного в этом нет, не стоит беспокоиться.
— Он еще с Карло меня перепутал. А сначала он позвонил мне на мобильный и не узнал меня. Он просто вынудил меня признать, что я самозванец.
— Ну уж и вынудил: что это за слово такое.
— А то как же, он просто уперся рогом, что я, это, дескать, не я. И я, чтобы покончить с этой комедией, был вынужден…
— Правильно. На свете нет ничего такого, о чем бы стоило с ним спорить.
— Вы правы. Но я забеспокоился, а что если эта, как бы это получше сказать, прогрессирующая дегенерация приведет к какому-нибудь…
— К какому-нибудь что?
— К какой-нибудь странной выходке. Кто его знает, что у него там в голове?
— Я знаю. Вашему отцу иногда бывает нужно, чтобы реальность стала не такой, какая она есть на самом деле. Точно так же, как этого иногда хочется вам или мне. Только у него, в отличие от нас, намного больше возможностей изменить свою реальность.
— Это просто отговорка. По-другому можно сказать, что он попросту спятил. Извините за резкость.
— Ваш отец, Пьетро, вовсе не сошел с ума. Он болен, но не помешанный. Уверяю вас, что большую часть времени он ведет себя совершенно нормально. Он только борется за выживание, и если не напоминать ему о том, что его жена умерла, и один из его сыновей не хочет больше его видеть, ему это очень даже удается.
— Ладно. Поступим так! Он приглашает меня от имени мамы на обед, я беспокоюсь, вы уверяете меня, что я не должен беспокоиться, я успокаиваюсь.
— Что вам сказать? Поступайте, как знаете. Главное, чтобы вы не переживали. У вашего отца все в порядке.
— И вам удалось его уговорить установить на кухне посудомоечную машину?
— Нет. Он подарил ее «Красному Кресту».
— Посудомоечную машину? Это же надо, а? А «Красному-то Кресту» зачем же это она понадобилась?
— О, те все прибирают к рукам.
— Да нет, это я так. Дело в том, если я правильно его понял, ему было приятно, если бы мы с Клаудией приехали к вам на обед как-нибудь в воскресенье, но я бы не хотел, чтобы вам пришлось потом мыть посуду вручную. Это просто абсурд какой-то.
— Простите за откровенность, но вам-то какая разница, как я мою посуду? Приходите на обед и, главное, не переживайте.
— О'кей. Вы правы. В воскресенье мы сможем к вам приехать, только не на этой неделе, а на следующей. Вам это удобно?
— Конечно, удобно.
— Он все еще убежден, что Лара погибла в автомобильной катастрофе?
— Он больше об этом не заговаривал, но думаю, что да.
— Я могу попросить вас об одной услуге? Если вдруг речь зайдет об этом при Клаудии, постарайтесь, пожалуйста, изменить тему разговора.
— Не беспокойтесь. У меня достаточно опыта в таких вопросах.
— Мне бы не хотелось, чтобы у Клаудии началась сумятица в голове по этому поводу, вы меня понимаете?
— Конечно. Как Клаудия? Очень страдает?
— Нет. Она спокойна. Не знаю, как это ей удается, но она спокойна.
— Проверьте у нее волосы.
— Что?
— Проверьте у нее на голове волосы. Посмотрите, не появились ли седые волосы.
— Это в десять-то с половиной лет?
— Да.
— Как же это так?
— Положитесь на меня. Проверьте ее волосы, и если вы найдете хоть один седой волосок, скажите об этом мне.
— Седые волосы. Хорошо. Так и сделаю.
— Что ж, увидимся в воскресенье.
— До воскресенья. Да.
— …
— …
— Шанталь?
— Да?
— Можно задать вам один вопрос?
— Да.
— Знаете, это несколько нескромный вопрос.
— Потерплю. Спрашивайте же.
— Почему вы это делаете?
— Что?
— Почему вы посвящаете свою жизнь моему отцу?
— Что за вопрос?..
— Я же вас предупреждал, что это нескромный вопрос. Если не хотите, можете не отвечать, ничего страшного.
— Потому что я его люблю, Пьетро. Что же еще?
— …
— Вы что, мне не верите?
— Нет, почему же, верю, не очень легко любить его в этот период его жизни.
— Как раз наоборот. Ваш отец чудесный человек, даже несмотря на его болезнь. Любить его — это привилегия.
— Я говорил о его характере. Но, конечно, еще нужно лечить его, ухаживать за ним.
— А мне нравится быть с ним рядом, и поскольку я живу с ним, мне не трудно за ним ухаживать. Тридцать два года я проработала медсестрой, все это для меня в порядке вещей. В любом случае, ваш отец чувствует себя намного лучше, чем вы думаете.
— Что ж, спасибо вам.
— Да нет, Пьетро. Знаете, никто бы не смог жить хорошо и спокойно, если бы добро уже не было заложено внутри нас. Эту истину я поняла с годами.
— Ну да, разумеется. Что ж, увидимся в следующее воскресенье.
— До свидания, Пьетро.
— До свидания.
* * *
— Слушаю?
— Привет! Как дела?
— Привет, Марта. Хорошо, а вы?
— Джакомо немного приболел, у него поднялась температура, но ничего страшного, невысокая.
— Да. Многие простужаются в такой период. А как твой животик?
— А-а-а. Растет.
— Ты уже знаешь, кто это: мальчик или девочка?
— Еще один мальчуган.
— О! Поздравляю.
— Спасибо. Но я бы предпочла девочку.
— Да? Почему?
— Догадайся.
— Потому что у тебя уже есть двое мальчишек. Но это ведь к делу не относится?
— Скажем так: если и он будет такой, как те двое, они меня отправят в психушку.
— Да ладно, не жалуйся. Хорошие у тебя пацаны.
— Да уж. Два ангелочка.
