— А ты откуда знаешь, как было в восемьдесят шестом? Ты тогда был в Лондоне.
— Да об этом все только и говорят: «Как в восемьдесят шестом, как в восемьдесят шестом…» А что, правда, в восемьдесят шестом выпало много снега?
— Да уж, достаточно.
— Фантастично. Никто не работает.
— Могу себе представить. Тебе повезло.
— Да ладно. Может быть, завтра и у вас выпадет снег.
— Но здесь совсем другое дело. Я в смысле, что и тут все бывает парализовано из-за снегопада, но люди злые, как черти.
— Не понимаю, что еще тебя держит в Милане? Только ты один это знаешь.
— У меня здесь работа.
— О'кей. Но не вешай мне лапшу, пожалуйста, что ты не нашел бы работу в Риме. Послушай, у меня есть план: продай свои кукольный домик там, и купи здесь отличную квартиру на Гарбателле, к сожалению, здесь цены подскочили по сравнению с тем, что было десять лет назад, но все равно это один из самых недорогих районов Рима, не говоря уже о том, что он самый клевый. И мы будем жить по соседству.
— И все? Конец плана?
— Да.
— А как же работа?
— Будешь работать со мной. У меня появилась одна смутная идея открыть свою радиостанцию. Ты бы мог ею руководить.
— Признавайся, что эта смутная идея возникла у тебя только сейчас.
— Согласен. Но все равно это отличная идея. Радио «Барри». Хорошо звучит, правда?
— Да брось ты, на кой тебе радио сдалось?
— Музыка, общение, имидж? Я серьезно, Пьетро.
— А известно ли тебе, сколько нужно платить за радиочастоты?
— Послушай. Я очень богат. Даже не знаю, куда девать деньги. Чем больше я их трачу, тем больше их становится. Вполне возможно, что и на радио я заработаю.
— Если ты хочешь быть уверен, что не заработаешь на радио, тебе достаточно отказаться от рекламы.
— Прекрасно. Радио «Барри»: единственная радиостанция в мире, которая ничего не рекламирует. Ну что, ты согласен?
— Да.
— Когда начнем?
— В субботу, когда ты приедешь к нам.
— О, кстати, я не смогу к вам приехать. Этот конец недели мне, к сожалению, нужно провести в Лондоне.
— Очень жаль.
— Но в воскресенье на следующей неделе у меня пересадка в Мальпенсе[86], я задержусь, и мы могли бы пообедать вместе.
— В воскресенье на следующей неделе?
— Да. И с Клаудией, естественно. Как она?
— Хорошо. Но в то воскресенье не сможем мы. Мы едем на обед к папе.
— К папе? С какой это еще стати?
— Он нас пригласил.
— А-а. И как у него здоровье? Все хорошо?
— Да как тебе сказать. Несет всякую чушь. Шанталь говорит, что чувствует он себя хорошо, а я даже не знаю, что тебе и сказать, иногда мне кажется, что и она с ним вместе свихнулась.
— Вот видишь, я всегда тебе говорил, что из них двоих она чокнутая, а не он.
— Почему бы и тебе не пойти с нами?
— Куда?
— К папе. Ведь ты же будешь проездом в наших краях.
— Ты что шутишь, что ли?
— Послушай, он действительно плох. Позавчера по телефону он меня с тобой перепутал.
— Давай больше не будем об этом, прошу тебя.
— Да брось ты. Что он тебе такого сделал?
— Пьетро, пожалуйста.
— Он старый и больной. Говорит, что разговаривает с мамой, что он ее видит… А мне он сказал, что мама для нас запечет в духовке макароны, можешь себе представить? Как ты можешь быть таким жестоким?
— Это я-то жестокий? Двадцать лет назад ему на меня было насрать, и если бы я не вернулся домой, когда заболела мама, ему по-прежнему так и было бы насрать на меня, вот и все.
— Но потом вы все-таки помирились.
— Ни хрена мы с ним не помирились. Знаешь, что он мне сказал в тот день, когда мама умерла? Ее даже еще и в гроб не успели положить, а он, знаешь, что он мне тогда сказал?
— И что же он тебе такое сказал?
— Он сказал: «Ну вот, теперь в нашей семье два холостяка, ты да я». Ты это и называешь помирились.
— Ты же сам прекрасно знаешь, что с тактом у него напряженка. Вырвалось у него. Ляпнул такое сдуру.
— Ляпнул, говоришь? А то, что он сожительствует с медсестрой, которая ухаживала за мамой, это тоже ляп? Знаешь ли, к твоему сведению, он с ней шашни крутил, еще когда мама была жива.
— И что? Я тебя просто не понимаю. Он что, единственный изменял жене?
— Да о чем ты говоришь? Это в семьдесят лет, да еще и на глазах у жены, умирающей от рака? К тому же, с ее сиделкой. Но, к сожалению, ты прав, в мире полно мужиков, которые так поступают…
— А вот и неправда, что у нее на глазах, мама ничего об этом не знала.
— Ничего об этом не знала… Да как ты только можешь такое говорить? Не понимаю, как ты можешь поехать на обед к тем двум…?
— Нет. Это ты, как ты-то можешь до такой степени его ненавидеть? Ведь он же твой отец, черт подери.
— Вот именно, потому, что он был моим… Послушай, давай не будем больше об этом, ладно? Дерьмо! Как это так мы начали о нем говорить? Мы же с тобой договорились: о нем — ни слова, мы же это ясно заявили, твердо решили. Ты поступай как хочешь, а я буду делать, как я считаю нужным, только давай больше не будем об этом говорить, прошу тебя, пожалуйста.
— Ладно, ладно. Не будем об этом.
— …
— …
— Скажи лучше, та баба, что ты спас, объявилась? Хоть знак какой-нибудь она тебе подала, хоть позвонила-то она тебе, хоть спасибо она тебе сказала?..
— …
— Алло?!
— Да. Что ты там говорил?
— Я у тебя спросил, объявилась ли та баба, которую ты спас. Ведь они подружки с той, моей, я и подумал, что она должна была объявиться.
— А, нет. Еще нет.
— Что за люди, а? Ладно, созвонимся. Я пойду поиграю в снежки.
— Развлекайся.
— Пока, Пьетро.
— Пока.
* * *
— Да?
— Привет, Пьетро.
— Привет. Как дела?
— Хорошо. А у тебя?
— Хорошо. Есть новости?
— Да. Уже приехали.
— Кто?
— Боги.
— Какие боги?
— Боэссон и Штайнер.
— Куда приехали?
— В Милан.
— А-а! Да? Зачем?
— Как это зачем? Подписывать.
— Что подписывать?
— Соглашение о слиянии. Только не говори мне, что ты не знал об этом.
— Не знал о чем?
— Пьетро, ты что, издеваешься надо мной, что ли?
— Нет, я не могу понять, о чем ты говоришь.
— Ты не знал, что они решили приехать в Милан для подписания документов по слиянию?
— Нет.
— Здесь об этом известно всем.
— Но меня там нет. Единственный человек, который рассказывает мне новости, это ты, а ты этого мне не говорил.
— Я думал, что ты об этом уже знаешь.
— А я и не знал об этом.
— Они решили подписывать здесь, в Милане.
— Здесь? С чего бы это?
— Чтобы спрятаться, меньше бросаться в глаза.
— Что за глупости? Они создают самую крупную в мире группу и еще хотят не бросаться в глаза.
— Что тебе сказать, Пьетро. Подписывать будут здесь. Они уже приехали.
— Боэссон и Штайнер…
— Да. Они приехали с женами и детьми. Боэссон остановился в «Принце Савойи», а Штайнер, кажется, у озера, на Вилле д'Эсте. В конце недели пройдутся по магазинам, а во вторник вечером пойдут на открытие сезона в «Ла Скала», а между тем в понедельник во время выходных по случаю празднования Святого Амброзия, когда везде офисы будут закрыты, приедут сюда подписывать. Прости, я был просто уверен, что ты знал об этом.
— Не важно. Ничего страшного.
— Может быть, и ты заскочишь в офис.
— Я? А зачем?
— Просто так, показаться. Здесь теперь пруд пруди разномастных прихвостней, которых я никогда и в глаза-то не видел, французы и американцы. Нас практически оккупировали.
— Я лучше поберегу себя.
— Они заняли зал заседаний. Каждые полчаса заказывают пиццу и анекдоты травят. Мне даже отсюда слышен их гогот, они повсюду суют свой нос.
— Ничего. Это у них пройдет.
— Подумать только, Баслер оказался просто сводником.
— У него же такая профессия — быть посредником.
— Здесь, однако, у всех уже крыша поехала.
— Они так себя ведут из-за своих проблем, это только предлог, чтобы расслабиться. Смотри не заразись. Ты мне лучше скажи, это я, кстати, о свихнувшихся, ты дозвонился до невесты Пике?
— Да. Я говорил с ней по телефону.
— Ну?
— Они расстались.
— Да ты что? А она тебе не сказала, где он, что с ним и как?
— Нет. Она говорит, что сама не знает, что уже больше месяца она его не видит.
— С того случая с подставкой для банок?
— Да.
— Ну и как она тебе показалась?
— Она? Нормально. Какая она должна быть?
— Есть много способов выражать свои мысли. Что она тебе сказала точно?
— Она мне сказала, что два месяца назад они расстались, и с тех пор она больше ничего о нем не знает.
— Но как она это сказала? Агрессивно? Печально?
— Пьетро, откуда мне знать, ведь мы говорили по телефону.
