— Ладно. Поступим так! Он приглашает меня от имени мамы на обед, я беспокоюсь, вы уверяете меня, что я не должен беспокоиться, я успокаиваюсь.
— Что вам сказать? Поступайте, как знаете. Главное, чтобы вы не переживали. У вашего отца все в порядке.
— И вам удалось его уговорить установить на кухне посудомоечную машину?
— Нет. Он подарил ее «Красному Кресту».
— Посудомоечную машину? Это же надо, а? А «Красному-то Кресту» зачем же это она понадобилась?
— О, те все прибирают к рукам.
— Да нет, это я так. Дело в том, если я правильно его понял, ему было приятно, если бы мы с Клаудией приехали к вам на обед как-нибудь в воскресенье, но я бы не хотел, чтобы вам пришлось потом мыть посуду вручную. Это просто абсурд какой-то.
— Простите за откровенность, но вам-то какая разница, как я мою посуду? Приходите на обед и, главное, не переживайте.
— О'кей. Вы правы. В воскресенье мы сможем к вам приехать, только не на этой неделе, а на следующей. Вам это удобно?
— Конечно, удобно.
— Он все еще убежден, что Лара погибла в автомобильной катастрофе?
— Он больше об этом не заговаривал, но думаю, что да.
— Я могу попросить вас об одной услуге? Если вдруг речь зайдет об этом при Клаудии, постарайтесь, пожалуйста, изменить тему разговора.
— Не беспокойтесь. У меня достаточно опыта в таких вопросах.
— Мне бы не хотелось, чтобы у Клаудии началась сумятица в голове по этому поводу, вы меня понимаете?
— Конечно. Как Клаудия? Очень страдает?
— Нет. Она спокойна. Не знаю, как это ей удается, но она спокойна.
— Проверьте у нее волосы.
— Что?
— Проверьте у нее на голове волосы. Посмотрите, не появились ли седые волосы.
— Это в десять-то с половиной лет?
— Да.
— Как же это так?
— Положитесь на меня. Проверьте ее волосы, и если вы найдете хоть один седой волосок, скажите об этом мне.
— Седые волосы. Хорошо. Так и сделаю.
— Что ж, увидимся в воскресенье.
— До воскресенья. Да.
— …
— …
— Шанталь?
— Да?
— Можно задать вам один вопрос?
— Да.
— Знаете, это несколько нескромный вопрос.
— Потерплю. Спрашивайте же.
— Почему вы это делаете?
— Что?
— Почему вы посвящаете свою жизнь моему отцу?
— Что за вопрос?..
— Я же вас предупреждал, что это нескромный вопрос. Если не хотите, можете не отвечать, ничего страшного.
— Потому что я его люблю, Пьетро. Что же еще?
— …
— Вы что, мне не верите?
— Нет, почему же, верю, не очень легко любить его в этот период его жизни.
— Как раз наоборот. Ваш отец чудесный человек, даже несмотря на его болезнь. Любить его — это привилегия.
— Я говорил о его характере. Но, конечно, еще нужно лечить его, ухаживать за ним.
— А мне нравится быть с ним рядом, и поскольку я живу с ним, мне не трудно за ним ухаживать. Тридцать два года я проработала медсестрой, все это для меня в порядке вещей. В любом случае, ваш отец чувствует себя намного лучше, чем вы думаете.
— Что ж, спасибо вам.
— Да нет, Пьетро. Знаете, никто бы не смог жить хорошо и спокойно, если бы добро уже не было заложено внутри нас. Эту истину я поняла с годами.
— Ну да, разумеется. Что ж, увидимся в следующее воскресенье.
— До свидания, Пьетро.
— До свидания.
* * *
— Слушаю?
— Привет! Как дела?
— Привет, Марта. Хорошо, а вы?
— Джакомо немного приболел, у него поднялась температура, но ничего страшного, невысокая.
— Да. Многие простужаются в такой период. А как твой животик?
— А-а-а. Растет.
— Ты уже знаешь, кто это: мальчик или девочка?
— Еще один мальчуган.
— О! Поздравляю.
— Спасибо. Но я бы предпочла девочку.
— Да? Почему?
— Догадайся.
— Потому что у тебя уже есть двое мальчишек. Но это ведь к делу не относится?
— Скажем так: если и он будет такой, как те двое, они меня отправят в психушку.
— Да ладно, не жалуйся. Хорошие у тебя пацаны.
— Да уж. Два ангелочка.
— Ты даже не представляешь, как это хорошо, что будет еще один мальчик, знаешь? Ты уже решила, как его назвать?
— Не знаю. Я подумала, Альдо.
— Как? Да ты… шутишь?
— Почему? Может, это и не такое красивое имя, но так звали моего папу, и мне кажется, что…
— Марта, ты не можешь назвать его Альдо.
— Почему?
— Да разве можно назвать троих сыновей Альдо, Джованни и Джакомо[85]. Что вы потом будете делать? Концерты устраивать?
— У-у-у. Ты прав. А я и не подумала. Альдо, Джованни и Джакомо, вот именно. Хотя, было бы правильнее сказать Джованни, Джакомо и Альдо…
— Послушай моего совета, этого делать нельзя.
— …
— …
— Да. Этого делать не следует.
— Вот и молодец.
— …
— …
— Знаешь, а я уже стала привыкать к этому имени, черт. Ты всегда все испортишь.
— Конечно, теперь я виноват.
— Почему, почему же все должно быть так сложно? Даже собственного сына нельзя назвать именем своего отца, почему? Почему же всегда так получается?
— Неправда, Марта. Не всегда так. Только на этот раз.
— В моей жизни всегда было так. То, что другим можно делать с утра до вечера, мне никогда нельзя по какой-нибудь фиговой причине.
— Пожалуйста, не делай из себя жертву.
— Я только хотела назвать его Альдо. Мне это было нужно.
— Может быть, потому, что это попросту не его имя.
— Так звали моего отца. Я любила это имя. Имею я право так назвать своего сына или нет?
— В таком случае ты могла назвать Альдо одного из двух твоих мальчишек. Почему ты это не сделала?
— Какое это имеет значение? Когда они родились, папа еще был жив.
— Вот именно. Ты что, боялась сделать ему приятное?
— …
— Алло?
— Ты просто мерзавец, знаешь?
— Да ладно. Извини. Я не имел в виду ничего плохого.
— И чем больше ты извиняешься, тем хуже, ты просто мерзавец, и все.
— Я серьезно попросил у тебя прощения.
— Тот, кто через секунду понимает, что сделал мерзость, еще больший мерзавец.
— Ладно. Договорились. В следующий раз я подожду два-три дня.
— Я тебе скажу, самые что ни на есть мерзавцы это те, кто попросив прощения, начинают острить.
— Марта, я не хочу с тобой ссориться. Просто я терпеть не могу, когда ты прикидываешься жертвой.
— О! Тогда я должна извиниться перед тобой? Я тебя сильно огорчила?
— Послушай, что я тебе скажу: назови его Альдо, да и дело с концом.
— …
— Что может случиться? «Какие красивые мальчишки. Это все твои?» — «Да» — «И как же их зовут?» — «Альдо, Джованни и Джакомо». — «Да ты что? Как тех комиков». — «Да, как тех комиков». И делу конец.
— …
— Назови его Альдо.
— Мне кажется, что я так и сделаю.
— Да и черт с ним, ведь проблема-то не в этом. Я прав?
— Да, ты прав. Кстати, я хотела спросить у тебя одну вещь.
— Валяй.
— Ты звонил тому психоаналитику?
— Нет, не звонил.
— Но ведь ты намерен ему позвонить?
— Нет, не намерен.
— Если я правильно тебя поняла, ты не хочешь пройти у него курс психоанализа?
— Послушай, Марта, я не думаю, что…
— Можно мне к нему обратиться?
— Что-что?
— Я говорю, если ты не намерен к нему обращаться, тогда я могу обратиться к нему. Я снова хочу пройти курс анализа.
— Но ведь номер его телефона тебе дала твоя подруга, да?
— Да.
— А тот аналитик, разве он не строгих правил?
— Да. И что из этого?
— А то, что ты же сама говорила, что запрещается лечиться у специалиста, который дружит с твоими друзьями.
— Моя подруга с ним не дружит. Она его коллега. Она просто мне его посоветовала. Запрещено, чтобы тебя анализировал друг, вот почему я не лечусь у нее; и консультироваться у аналитика, который анализирует твою свояченицу, тоже нельзя, вот почему я тебя предупреждаю, что ты должен хорошо подумать, потому что, если к нему обращусь я, то он не сможет уже тебя анализировать.
— Марта, мне и думать не о чем. Ты можешь хоть сейчас же пойти к нему лечиться. Меня это не интересует.
— Анализ — это не лечение, а анализ.
— Ладно, анализ.
— Тогда ему позвоню я?
— Да.
— О'кей. Спасибо.
— Не за что.
— Ладно, созвонимся.
— Марта?
— Да?
— …
— …
— Нет, ничего. Созвонимся.
— Пока.
— Пока.
* * *
— Слушаю?
— Снег идет!
— Ты где?
— В Риме. Идет снег.
— А здесь дождь.
— А у нас падают здоровенные снежинки, просто красота. Снег сейчас падает прямо на меня, хочешь я сделаю тебе репортаж по телефону?
— Нет, спасибо. А снег не тает?
— Держится. Весь город парализован. Аэропорты закрыты, автобусы застыли поперек дороги, все повысыпали на улицу, играют в снежки, как в восемьдесят шестом.