А здесь — прости меня…
На проводах во главе стола вальяжно развалился на стуле холеный, упитанный парень. Все его движения были замедленны, как будто в полусне. Поднимает рюмку, берет бутерброд, накалывает на вилку кусок красной рыбицы… Взгляд такой, словно он всех жалеет и одновременно испытывает досаду, что приходится жалеть. Очки, как у отца, круглые, стекла в тонкой позолоченной оправе. Уж не передаются ли эти оправы по наследству? И карапузики-гости были как пришибленные, когда говорил Владимир Михайлович. У этой джинсово-вельветовой публики всегда все по-своему. Не бились еще лицом о стенку, карапузики…
Володе шел двадцать седьмой год, и на собравшуюся публику он посматривал свысока. Им еще предстоит… А за его плечами — промерзлый гранит Заполярья, где Володя служил в Военно-Морском Флоте. В те далекие, а ныне романтические времена Север откладывался в сознании единым пластом, и казалось, никогда он не вспомнится, этот пласт, тяжелой водой осядет на дно памяти. Когда, наконец, пришла демобилизация и очередную группу в пять человек доставили на сейнере в Мурманск, первое, чему изумились матросы, — лошадь! А «гражданский» мир казался им чуть ли не лилипутским, все как будто бы здесь шло понарошку. Долго потом не проходило это ощущение. Не забылась и любимая фраза, которую произносили, когда особенно злобствовал ветер: «Лучше маленький Ташкент, чем большой Север».
После флотской жизни появилась потребность что-то наверстывать, словно что-то потеряно.
С институтом повезло — поступил с первого захода. Собственно, Север он и стал вспоминать лишь к концу института, когда ближе познакомился с отцом будущей жены Владимиром Михайловичем. У того биография была что надо: в семнадцать лет — десантник, разведки боем, плацдармы! И выходило так, что свое прошлое Володя поневоле подтягивал к прошлому Владимира Михайловича. Неразумное и бесполезное занятие, но тем не менее… Уже понималось — есть что вспомнить, есть чем гордиться.
Закончил институт, стал работать на заводе, в цехе литья под давлением.
К литейной машине, а он сам того хотел, его не поставили: никто не взял на себя ответственность использовать специалиста на низовой должности. А как заманчиво было начать с первой ступеньки — какой бы потом был незаменимый опыт. Но в технологах дела у него пошли хорошо. Он продолжал расти. А совсем недавно его назначили заместителем начальника цеха литья под давлением. Это, конечно, здорово, но пока Володя чувствовал себя министром без портфеля: был начальник цеха, был еще один зам, ветеран, родился, наверное, в литейке. Но Володя знал — время работает на него.
Несмотря на накопленный опыт и на твердые уже навыки работы с людьми, в душе Володя оставался мальчишкой. Уж очень быстро прожитый день становился чужим, а события недельной давности — дай Володе возможность — он бы перекроил заново. Ему хотелось научиться курить трубку, потому что нравилось, как это выглядело у других. Он хотел завести щенка овчарки и дрессировать его. Как сказал один товарищ, у него много еще было юношеских «закидонов», с которыми, по мнению того, пора бы расстаться. А как расстанешься? Вот и на проводах Богдана чуть было не начал «выступать», когда увидел, в какую компанию попал. Володя чувствовал, как решительно спасал положение, сколько душевной и физической энергии тратил Ермолай Емельянович, чтобы всех расшевелить; чувствовал и переживал за него. Лица карапузиков как будто бы окаменели в детстве. Володя допускал такую мысль, что просто придирается к ним. Но очень неохотно допускал. На островах он вдоволь насмотрелся на таких пижонов.
Почему же возникла неприязнь? Отношение хозяев да и гостей к Володе и к Владимиру Михайловичу было самое доброе. В подобных случаях принимают все как есть, а не так, как хотелось бы. Но весь вечер Володя чувствовал, что эта жизнь — чужая, не его, не его друзей. Володя был далек от мысли, что их пути привлекательней, свой путь он уважал больше. Но тревогой тянуло с тех троп, на которые, как он чувствовал, никогда не будет возможности ступить — так уж складывалась своя собственная жизнь, — как будто именно там, на тех тропах, таится какая-то опасность.
Год назад, когда они возвращались с проводов Богдана, Володя сказал Владимиру Михайловичу:
— В десантники бы его, да не возьмут. В очках.
Владимир Михайлович, видимо, уловил в тоне Володи враждебность, усмехнулся и ответил:
— Молодой ты, а, как погляжу, уж консерватор. В жизнь вступает поколение, у которого пока все гладко. Разве ты не видишь — юнцы идут. Для них еще никаких запретов — все доступно, все дозволено. А разве ты не знаешь, как учит жизнь? То-то и оно!
— Весь бы тот застольный отряд к вам на стройку, вот и было бы «то-то и оно».
Но Владимир Михайлович был настроен благодушно:
— Очень хорошая мысль. Мы привыкли тянуть свой воз.
— Кто это «мы»? — попросил уточнить Володя.
— Мы — это мое поколение, голубчик Вова. Как тебе известно, мы исправно тянем свой воз и редко умираем в постелях.
— Волосы вылезли, челюсть вставная, а все как птицы на взлете.
Владимир Михайлович крякнул.
— А ну-ка, брат Вова, попробуй прояснить глубинную суть твоей мысли?
— Да нет у меня никакой глубинной сути. Просто интересно: вот сейчас или, допустим, этой ночью вдруг, тьфу, тьфу, тьфу, но вдруг у вас откажет сердце. А тянете вы очень большой воз. Кто-нибудь его еще потянет? Чтобы сразу, допустим, встать на ваше место?
Владимир Михайлович помолчал. С такой загруженностью, с такой ответственностью думать о ерунде, про которую говорит Володя, не было ни надобности, ни возможности. Надо хорошо жить, чтобы тратить силы на эти эфемерные штучки. Почему бы сердце должно отказать? Почему что-то должно случиться? С другими случается, с ним — исключено. Только так представлял текущий момент Владимир Михайлович.
— Я тебе вот что скажу: природа настолько мудра и совершенна, что сама начнет подавать сигналы, когда пора готовиться.
— Допускаю это фантастическое предположение, — согласился Володя. — Но вдруг у природы какой-нибудь прокольчик, в каком-то блоке гайку до конца не закрутили. И случится непредвиденное. Кто завтра встанет на ваше место?
— Да кто угодно встанет. Да тот же главный инженер. Смотри-ка, нашел незаменимого. И все пойдет своим чередом. И никто даже не заметит.
— Лукавите, Владимир Михайлович, сами себе противоречите. Какая же может быть замена у птицы, которая падает на взлете?
— Ты мне скажи конкретно, что тебя волнует?
— Ваш воз, Владимир Михайлович. Действительно, тянете изо всех сил. А на глазах словно шоры. И не смотрите по сторонам. Что там дальше будет.
— Занимался бы ты своими делами, — сказал Владимир Михайлович тоном, который у него иногда появлялся на оперативках. — И не лез в дела, которых не понимаешь.
— Да не сердитесь. Я очень люблю вас и уважаю. Но мне кажется, что где-то мы теряем чувство реального. Вот Богдан… Вот наследник растет! Правда?
— Богдан как Богдан. Слушай-ка, а не прикидываешь ли ты уже наследников?
— А почему бы и нет? — весело, вопросом на вопрос ответил Володя.
— Продолжателей своего дела? — уточнил Владимир Михайлович. — А есть ли оно у тебя, твое дело?
Володя не ответил. Он присел на корточки завязать шнурок на ботинке.
Владимир Михайлович смотрел на широкие Володины плечи, на опущенную голову. Надо же, какой густой волос. Даже Север ничего не смог сделать.
Почему Володя так разволновался? Какую опасность он почувствовал? Словно из стана врагов вырвался. Надо подарить ему хороший джинсовый костюм, самый модный, самый дорогой, какой только есть. Скорее всего, тут обычные трудности роста: как говорит Ермолай, поднимает голову интеллигенция второго поколения. Чем совершенней технологический процесс, тем острее встают вопросы морали, вопросы этики. Первое, например, что сделал Владимир Михайлович, когда его назначили руководителем, — отменил себе и главному инженеру надбавку за сверхурочные часы. С рабочими разговаривать стало легче.
— Странная мода пошла на шнурки, — сказал Володя, выпрямляясь, — длинные, как парашютные стропы.
— Да, — подтвердил Владимир Михайлович, а сам подумал: случись, действительно, чего, на его место встанет главный инженер. Хороший мужик и специалист отличный, но что его будет ожидать на первых порах — тут Владимир Михайлович ему не завидовал. Главный сам пока не знает, с чем ему предстоит столкнуться, где и как будет он разбиваться в кровь. Но что об этом думать сейчас…
3
Когда зашли в комнату, Оксана сказала:
— Посмотрите, как Ермолай работает.
Все посмотрели и увидели деревянное сооружение от стены до двери, а высотой до потолка — мебельную стенку, именно сооружение, сочетание инженерного замысла и технического воплощения. Все полки, полочки и дверцы сияли великолепной полировкой, словно одновременно обледенели, и просматривалась под этим льдом древесина, настоящая, живая, взыгравшая всеми своими красками.
