Этот непристойный, чтобы не сказать похабный, стиль, ставший очередным открытием Лютера (хотя отдельные его образчики он рисковал использовать и раньше), отныне воцарится в его сочинениях и будет служить ему доходчивым средством убеждения народных масс, свидетельствуя в то же время о его собственном нравственном падении. Развращенный легкой жизнью, быстро привыкший к обильным возлияниям и так же быстро отвыкший молиться, он совсем перестал следить за своей речью и как будто нарочно изощрялся в подборе самых неприличных выражений, одних ввергавших в ужас, а других заставлявших довольно хихикать. Тесное общение с развязными в поведении дворянами только способствовало тому, что этот исполненный пошлости, порой переходящий всякие границы пристойности стиль прочно вошел в его литературный обиход.
В 1520 году он избрал мишенью для своих насмешек постановление Латранского собора (1215), которое начиналось словами: «Omnis utriusque sexus...», то есть «каждый человек того и другого пола...». Лютер решил прочитать эту фразу в несколько ином смысле: «Каждый человек, принадлежащий к тому и другому полу одновременно». И разразился комментарием: «Гермафродитам пора покаяться в своих грехах. Папа приказывает всем христианам, женщинам и мужчинам, исповедоваться: наверное, он боится, что среди них попадаются такие, кто не является ни мужчиной, ни женщиной. Исповедоваться должны и дети, если они хотят вырасти в мужчин или женщин, не то папа отрежет им кое-что важное».
15 апреля 1521 года Сорбонна выступила с осуждением его взглядов на свободу, таинства и церковную власть. Лютер ответил на критику открытым письмом, составленным в следующих выражениях: «Отлично, мои милые ослики! Вас усадят на мягкие сиденья и до отвала накормят овсянкой. Когда же в животе у вас начнет бурчать и вы приметесь испускать ветры, то будете требовать от нас, чтобы мы ловили каждый звук, ибо это и есть символ веры». В книге «Беззаконие мессы» он называл папу «свиньей сатаны». На появление папской буллы о таинстве евхаристии (De Соепа Domini), в которой попутно досталось гуситам и Лютеру, последний отреагировал пародией, озаглавленной «Булла Нашего Преосвященного о жратве» (Abendfressen). В этом сочинении встречаются такие, например, пассажи: «Тех, кто умирает от страха понести наказание, хоронить надо под ветрогонную дробь!» «Это просто чудо, что папа еще не запретил портить воздух в отхожих местах!» Знаменитый гуманист Томас Мор, служивший при дворе Генриха VIII канцлером, писал, защищая своего короля: «От сочинений Лютера разит, как из отхожего места. Стоит ему открыть рот, как на читателя низвергаются потоки грязи и нечистот, — видимо, ему это приятно».
В своих ученых занятиях Лютер не забывал и о необходимости поддерживать контакты с представителями светской власти. Разумеется, князья и рыцари знали, что он жив и здоров, однако ему казалось разумным время от времени напоминать им о себе: он по-прежнему исполнен решимости играть свою роль рупора немецкой нации. В письме к одному из друзей от 19 ноября 1521 года у него проскользнула фраза, явно рассчитанная на широкую публику: «Я родился немцем. Могу ли я не служить моему народу?» В декабре, вскоре после беспорядков, вспыхнувших в Виттенберге (речь о них пойдет в следующей главе), он сочинил «Честное увещевание против мятежей», в котором призывал народ вести себя тихо и не бунтовать. «Господин Простой-человек», по мнению Лютера, должен знать свое место. Бороться с папизмом, конечно, необходимо, но для этого есть «светская власть и дворянство с их авторитетом». Себе он оставлял прежнюю роль рупора, подразумевая, что власть предержащие должны ловить каждое его слово. Итак, теория двух мечей сформировалась в своем окончательном виде. На горизонте маячили контуры Kulturkampf — «культурной революции».
5.
РАЗДАВИТЬ ГАДИНУ!
(1522-1525)
Беспорядки, из-за которых Лютеру пришлось активно вмешаться в ход событий, начались в Виттенберге вскоре после завершения работы рейхстага. Управление всеми церковными делами в столице курфюршества взял в свои руки триумвират, который состоял из одноглазого августинца Габриэля Цвиллинга, предпочитавшего именовать себя на греческий манер Дидимусом (прямой перевод с немецкого его фамилии, означающей «близнец») и всей душой преданного теориям Учителя, а также Меланхтона и Карлштадта. Цвиллинг, которого уже нередко называли «вторым Лютером», первым делом заменил мессу причастием, то есть краткой формальной процедурой, предваряемой несколькими фразами, произносимыми по-немецки. Меланхтон без устали пропагандировал новое учение, а Карлштадт, впервые обративший серьезное внимание на светскую власть, предложил курфюрсту запретить служить мессу на всей территории своего государства. Последний проявил осторожность и вынес это предложение на обсуждение своих советников, которые его благополучно отвергли.
Лютер в эти дни мучился сознанием того, что столь важные события протекают без его участия. В письме к Спалатину он писал: «Я оставил поле боя, повинуясь советам друзей и вопреки собственной воле. Не думаю, чтобы это было угодно Богу». Он не очень-то доверял талантам своих последователей: будь сам он на месте, противники «услышали бы совсем другие речи». Слух о том, что Лютер недоволен мягкостью своих учеников, достиг и Виттенберга, где каждый понял, что надо усилить рвение. Особенный вой и улюлюканье поднялись против мессы, причем каждый из сторонников Лютера старался перекричать других и первым обрушить идола. Вскоре студенты, объединившиеся в отряды, под предводительством Карлштадта ворвались в приходскую церковь и выгнали из нее священников, совершавших таинство причастия. Затем они бросились к замковой церкви, но, не сумев взять ее приступом, побили все витражи. Об их «подвигах» стало известно гражданским властям, и когда студенческие банды собрались напасть на монастырь францисканцев, их разогнали силами порядка.
3 декабря вести о решительных действиях левого крыла его собственного движения дошли и до Лютера. Он понял, что больше не может оставаться в Вартбурге. Переодевшись в рыцарское платье, он сел на коня и отправился в путь. Ненадолго задержавшись в Лейпциге, вскоре он был уже у своих, свалившись на них как снег на голову. Лютер не сомневался, что именно его последние сочинения, в частности труды, направленные против монастырских обетов, мессы и Альбрехта Бранденбургского, спровоцировали отчаянные выходки против папистов. С великим удивлением он узнал, что в Виттенберге о них никто даже не слышал. Осторожный Спалатин попросту «придержал» рукописи у себя и не дал им ходу. Лютер вознегодовал. «Ваша осторожность, — писал он Спалатину, — переходит всякие границы! Я желаю видеть свои труды напечатанными! Ваше поведение приво-дит меня в отчаяние. Но Мысль, да будет вам известно, задушить нельзя!» Он провел в Виттенберге восемь дней, все время призывая своих товарищей к умеренности, а затем, поняв, что держать свой приезд в тайне не сможет, уехал назад, в Вартбург.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
