Следующей темой лютеранской пропаганды стало осуждение монашеских обетов, в частности обета целомудрия. То, что давным-давно уяснили себе проводники нового учения, теперь предстояло сделать достоянием широких масс. Верить в пользу «дел» — кощунство, следовательно, наиболее кощунственны самые заметные, требующие особого усердия дела: умерщвление плоти, пощение, послушание, богослужение, акты братского милосердия. Заниматься всем перечисленным — значит не верить в Божью милость, то есть святотатствовать. Грех непобедим, ибо вожделение с неумолимостью рока поселяется в каждом из нас, следовательно, обрекать себя на безбрачие, думая угодить Богу, означает заниматься самообманом и ломать комедию. Основываясь на этой идее, Лютер не жалел слов для осуждения монашеского бытия и горячо призывал всех монахов и монахинь как можно скорее освободиться от проклятия, на которое они добровольно себя обрекли. Неудивительно, что в его сознании порочность института распространялась и на вполне искренние устремления настоящих, истинных монахов. «Монаху или священнику так же невозможно быть христианином, как Христу невозможно не быть Христом!» — восклицал он в 1522 году. Немного спустя он добавлял: «Бенедиктинцы, картезианцы, августинцы, кармелиты, одним словом, все монахи обречены на проклятие; одни христиане спасутся». Спохватившись, что он перечислил не всех членов религиозных братств, он набросился и на нищенствующие ордена, по его мнению, столь же недостойные милости Неба, как и все остальные: «Августинцы, францисканцы, доминиканцы и прочие — все они утратили право именоваться учениками Христа, потому что не в Христе видят свое спасение, а совсем в другом: в своих уставах и обетах».
Монахи, как известно, бывают разные. Есть те, кто строго исполняет все предписания монашества, а есть и те, кто ими откровенно пренебрегает. Но Лютер не считал эту разницу принципиальной и осыпал самыми страшными проклятиями и тех и других, видя в монашестве своего заклятого врага. Вторых он осуждал за несоблюдение принятых обетов, первых — за то, что эти обеты несовместимы с верой. Не имеет никакого значения, верен монах своим обетам или нет, — он виноват уже тем, что взял их на себя. Пытаясь достучаться до сердец своих слушателей, Лютер в равной мере нападал и на «хороших», и на «плохих» монахов. То он называет монахов «откормленными свиньями», «заплывшими жиром ослами, нацепившими на свои свиные головы красные и коричневые шапки» (отметим, что все паписты без исключения отождествлялись у него со «свиньями и ослами»). То он представляет их какими-то одержимыми, добровольно подвергающими себя самым страшным мукам: «Они истязают себя молитвами, постами, пением, бдениями, самобичеванием, чтением, бессонными ночами на жестком ложе. Остерегайся делать, как они, ибо все это есть великий смертный грех!» «Суровая монастырская жизнь вся состоит из постов, праздничных служб, ночевок на жестком ложе, молчания, ношения грубой одежды, бритья головы, затворничества и отказа от брака. И ничего из этого не заповедовал нам Господь!»
Впрочем, однажды эта словесная акробатика, основанная на контрасте между «плохими» и «хорошими» монахами, привела к результату, весьма неожиданному для полемиста Лютера. Некий францисканец по имени Эберлин де Гюнзбург, наслушавшись Лютера, бросил свой монастырь, присоединился к сторонникам нового учения и публично назвал основателя ордена Франциска Ассизского опасным безумцем и лгуном. Всей душой стремясь помочь своему новому вероучителю в его борьбе против монашества, он в 1523 году опубликовал книжонку, в которой намеревался разоблачить своих вчерашних собратьев по вере, францисканцев строгого устава. Однако по иронии судьбы его книга прозвучала настоящим гимном им во славу.
Каждой своей строчкой это сочинение последовательно, пункт за пунктом, опровергало стройный обвинительный приговор, вынесенный монашеству виттенбергским прокурором. «Все эти дерьмовые паршивцы (напомним, что речь идет о монахах. — И. Г.), — заявлял Лютер, — только делают вид, что лишают себя пищи и питья; на самом же деле они с утра до вечера только и делают, что набивают себе брюхо самыми изысканными яствами». А вот что пишет Эберлин: «Они часто постятся и сделали воздержание своим постоянным правилом». Те, кто проповедует целомудрие, уверял Лютер, сами его не соблюдают, и все вокруг них «запачкано скверной». Теперь послушаем Эберлина: «Они хранят целомудрие в словах, в поступках, в самом образе жизни, и среди них едва найдется один на сотню, кто не таков» (по всей видимости, сам автор и оказался этим «сотым»), Лютер обвинял монахов в ханжестве и лицемерии: «Они хотят заставить нас восхищаться собой, ждут, чтобы мы с благоговением ахали, глядя на них: о, святость!» Эберлин свидетельствует: «Они совсем не думают о почестях... В жизни они следуют тем правилам, которым учат других». Лютер утверждал, что благодаря своим обетам они ставят себя выше окружающих. Эберлин признается: «Толпа относится к ним как к существам низшего сорта». Лютер настаивал, что все монахи алчны, корыстолюбивы, что они едят чужой хлеб и «жиреют за счет других». Эберлин констатирует: «У них нет никакого имущества, они не ищут земных богатств и никогда ничего не требуют у простых людей, радуясь добровольным пожертвованиям». Лютер уверял, что они невежественны и не знают Библии. Эберлин говорит: «Они не стремятся к высоким званиям, хотя преуспели в науках и превосходно разбираются в Священном Писании». Лютер: «Они вступают в монастырь, лишь бы не работать, и не исполняют заповедей Господних». Эберлин: «Они трудятся, стараясь отвратить людей от порока, учат их страху перед преисподней и стремлению к Царствию Небесному».
Сам того не желая, Эберлин, этот вероотступник, не утративший искренности, набросал нам портрет монашеской добродетели. Пусть он считал ее тщетной и противоречащей основам вероучения, тем не менее его рассказ остается неоспоримым свидетельством того, что эта добродетельная жизнь действительно существовала; ведь он сам в течение долгого времени наблюдал ее изнутри и участвовал в ней. Странно другое. Почему единственный весомый аргумент в споре против Лютера оказался делом рук противника Церкви? Неужели во всей Германии, богатой блестящими умами, искренне набожными душами, убежденными в своей правоте священниками, не нашлось ни одного талантливого полемиста и бесстрашного заступника Церкви (если не считать нескольких честных богословов, выступивших в защиту своего учения с научных, теологических, позиций), который сумел бы вступить в схватку с врагом на его территории? И ведь такой воитель имел бы все шансы на красивую победу!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});