когда…
Тодд не дал ему разразиться новой плаксивой речью, тут же прервав:
— Почему не вернусь к папочке барону? Или он не принял сыночка обратно, таким? — и столько яда было в его голосе, что рыцарь отшатнулся.
— Почему ты так жесток? Я же излил тебе душу, ты первый, кому я рассказал свою историю… мой отец наверняка принял бы меня, но я не хотел быть пятном позора на родовой чести, поэтому предпочёл стать вольным рыцарем, нежели вернуться к семье и служить всем вечным напоминанием о человеческой глупости… — рыцарь выражался теперь гораздо лучше, злость придала ему мужество и Тодд заметил это.
— Вот и будь таким всегда. Твёрдым и сильным раз выбрал этот путь. У меня в отличие от тебя ничего не было, а моя семья была из самых низов, я всего лишь сын фермера, и таких как ты я долгое время ненавидел.
— Да ты и сейчас я смотрю дворян недолюбливаешь.
— А за что вас любить? Напыщенные высокомерный ушлёпки даже без намёка о той чести, про которою всё время твердите.
Разговор сам собой затих. Тодд успел ещё вздремнуть до рассвета, и до того момента, как рыцарь бережно переложил его на волокушу и поволок дальше. Всё это время они молчали. Но в какой-то миг, когда путь их почти достиг стен Прамонда, рыцарь повернул голову назад и мрачно сказал:
— Я обязан тебе жизнью, и я выплачу свой долг… а после этого ты будешь иного мнения о благородных!
— Посмотрим, — ответил ему Тодд, и они неспешно достигли городских ворот.
***
Серая унылая комната трактира. Тодд лежит на кровати. В комнату учтиво стучат, дверь приоткрывается, в щель заглядывает хозяйка-гномиха.
— Можно, господин?
— Да, поднесите ко мне, чтобы я мог достать.
Гномиха, стараясь не смотреть на раздетого по пояс парня, лежащего на ворохе старых простыней, которые он попросил принести ему ранее. Прошла к кровати, и поставила поднос на прикроватный столик. На подносе стоит мутная бутылка с не менее мутным содержимым с приподнятой пробкой. И небольшой нож, с остро заточенным лезвием.
Гномиха не смогла удержаться и всё же взглянула на раздетого постояльца. Взгляд её привлекло бледное тело, исполосованное страшными, вздувшимися ранами, и идеально ровными жгутами ожогов, один из которых, как ей показалось мерно горел зелёным светом. Взгляд её скользнул выше, по острой ключице, худой жилистой шее, и остановился на мутноватых серых глазах, что абсолютно спокойно взирали на неё изо полуопущенных век.
— Может всё же позвать вам целителя, господин? У нас здесь есть неплохой цели…
— Не надо, — прервал её странный постоялец. — Я справлюсь сам… только прошу не пугаться не рваться ко мне, если я буду… кричать.
Гномиха кивнула, пряча в полу склонённой голове улыбку. Надо же, вроде уже не мальчишка, а похваляется болью. Какая наивность!
— Не переживайте, таверна пустует, на втором этаже, в ближайшей к вам комнате и вовсе никто сейчас не проживает.
Тодд кивнул.
Хозяйка неспеша вышла, кажется, она до последнего ожидала, что молодой постоялец, который явно родом из авантюристов, всё же окликнет её и попросит позвать целителя Карлоса, но нет. Постоялец молча дождался, пока она выйдет.
Дверь за хозяйкой закрылась. И Тодд остался в комнате один.
В голове у него крутились слова отца:
«Гнойные раны, сынок, самый большой бич обычных людей, ведь нам не доступны лекари, или целители, а смерть от подобной болячки наступает быстро. Потому, приходится действовать самому. Во-первых, если рана набухла, постепенно перестала болеть, хотя ещё не зажила, и при этом чувствуешь ты себя препаршиво, жар тела нестерпимый ощущаешь… значит дела твои плохи и нужно действовать как можно скорее. Прежде всего, необходимо такую рану вскрыть, даже если она затягиваться кожицей начала…»
Тодд взял нож, опалил его зелёным пламенем и стиснув зубы принялся за дело. Ему удалось не издать ни единого крика. Терпеть боль ему приходилось не впервые, потому справился весьма быстро, искромсав свое тело по новой, взрезав каждый набухший шрам, из которого тут же вместе с тёмной кровью, источая довольно неприятный запах, вылилась белёсая жидкость.
«Как только сделаешь это сынок, то нужно раны промыть чем-нибудь ядрёным, очень хороша для этого, так мне наша травница сказала, настойка полыни, или какая другая крепкая сивуха… но настойка полыни действие имеет лучшее, и если есть такая под рукой, то ороси ей распоротую рану, не раздумывая…»
Тодд протянул руку к мутной бутылке. Отбросил в сторону пробку. Закрыл глаза. И вылил на свою испещрённую ранами грудь весь бутыль. Вот тут он крика сдержать уже не смог. Пока его рот бешено орал, прерываясь на невнятные мычания, он пытался успокоить себя, что всё уже позади, нужно лишь немного потерпеть…
Наставления отца заканчивались обмоткой какой-нибудь плотной чистой тряпкой, да только это уже не требовалось. Когда обжигающая боль поутихла, он активировал Рахи, заливая тело целительской сырой силой. Он целенаправленно сгустил её в области груди и боков, где были напрочь переломаны почти все рёбра, и закрутил силу внутри себя, на подобии маленького кипучего потока, что курсировал по внутренностям его измождённого тела, ни на миг не останавливаясь. Он гонял этот лечебный поток неизвестно как долго, пока резерв Руфуса, и его собственный, не опустели.
Открыл глаза. Взглянул на грудь. Там гладкая кожа, с сеткой белёсых полос. Выдохнул тяжко. Взглянул в пыльный потолок с тёмной паутиной в углу. Попробовал встать с кровати. Но тело словно сеном изнутри набито, и на приказы уставшего мозга реагирует вяло, нехотя.
Вставать Тодд передумал, улёгся обратно, прямо на кровавые простыни с вкрапления гноя. И прямо так и уснул.
Поздней ночью его навестила хозяйка-гномиха. Её сопровождали парнишка служка, и гномиха помоложе, чем-то неуловимо похожая на хозяйку. Пока хозяйка несла с собой подсвечник с тремя дрожащими свечами, остальные тащили с собой таз и ведро с водой, от которой шёл едва заметный пар.
Тодд реагировал на всё происходящее вяло, ещё не до конца отошедший от сна. Хозяйка же гномиха осмотрела его тело тщательно, маленькими мясистыми ручками ощупала его рёбра, провела тёплыми пальцами по впалому торсу.
Тодд чуть опомнился лишь в тот момент, когда хозяйка и служка удалились, а молодая гномиха принялась
