Гримм распылил его ей на морду и челюсти распахнулись, обнажив кинжалоподобные зубы. Она зашипела на него. Она что, пытается заставить эту ксеносскую пасть и язык-яйцеклад выдавить человеческую речь? Тем временем Гримм, уже почти без дрожи, продолжает распылять растворитель — на грудь, руки, спину — пока вся синтекожа полностью не растворяется. Пожалуй, без неё она выглядела еще более зловеще.
— Ей нужны его руки, — усмехнулся Гугол. — Вот почему она прихватила его. Скорее всего, после того, как он ведет ей антидот от поли-как-там-его, она оставит его и отправится своим путем.
Но Ме’Линди жестом отказалась от введения антидота. Снова подхватив сквата, она распахнула дверь и продолжила свой путь по темным мрачным недрам Василарева. Она поднималась на такие высоты и спускалась в такие глубины, где сам скват самолично бы не прошел, или прошел бы, но не так быстро.
— Проклятье, а Гримму, похоже, явно уютно. Жак, как вы думаете, он получил удовольствие от поездки на руках Ме’Линди? Я полагаю, что он ей нужен лишь как голосовое средство на тот случай, если ей потребуется идентифицировать себя!
— Ревность является одним из следствий романтизма, Виталий…
Дверь в изумрудный люкс распахнулась и ворвалась чудовище-Ме’Линди. Она поставила Гримма на ноги. Скват сразу расправил куртку, отряхнул грязь, расчесал пальцами рыжую бороду и щелкнул по своему «конскому хвостику», словно сгоняя муху. Затем расплылся в улыбке Ме’Линди, но тут же спохватился:
— Ха, ха, ничего себе скачки.
— Мы за вами наблюдали, — подал голос Гугол. — Виртуозное выступление, моя дорогая!
Он изящно поклонился ассасину.
— Я же сказал вам не выкидывать подобных трюков, — напомнил ей Жак. — Теперь Обиспал знает, что на планете присутствуют другие, неизвестные ему, имперские агенты. С другой стороны — он остался жив, и это может успокоить его эго.
Ме’Линди приблизилась к Жаку и опустилась перед ним на колени. Неужели она будет просить у него прощения? Нет — она просто предоставила ему более детально осмотреть свой образ генокрада.
Он протянул руку и погладил её по жесткой звериной голове. Гугол при этом взволнованно присвистнул. Вопреки себе, Жак почувствовал, что очарован. Он мог касаться — он мог ласкать — Ме’Линди в этой смертоносной чужеродной личине так, как кто-то мог гладить котенка, так, словно он был свободен от обычных служебных формальностей и чувств. В этом обличии она была как никогда смертоносна; ей по сию пору приходилось сдерживать временно приобретенные рефлексы, чтобы не причинить вреда.
Он рассматривал её панцирь, крепкие пружинистые ноги; и всё же он понимал, что слишком пристально рассматривает Ме’Линди, в то время, как не должен так делать. Он едва ли понимал, что здесь есть еще и зрители. Ме’Линди что-то неразборчиво прошипела.
— Ей нужно поесть, босс, — сказал Гримм. — Для обратного перевоплощения ей нужна энергия.
— Ты что, понимаешь её? — недоверчиво спросил Гугол.
— Понимаю её? Понимаю? Ха! Кто может понять и постичь такого человека? Её рот издает звуки, а я перевожу. Я, в конце концов, — Гримм пошло усмехнулся, — наслаждался её обществом намного больше, чем любой из вас. Совсем недавно.
— Может мне заказать что-то особенное в службе отеля? — невозмутимо спросил Гугол. — Например, целого жаренного барашка? Если, конечно повара и кухарки всё еще живы, если они не сбежали, или их не погнали варить синтебурду для тех же беженцев. Нашей даме требуется банкет. А это не будет слишком бросаться в глаза? Не привлечем ли мы к себе излишнее внимание?
— Ты же отлично знаешь, — осадил его Жак, — что она вполне может воспользоваться нашими собственными запасами.
Что теперь Ме’Линди и делала — жадно поглощала рыбу, мясо, птицу из стазис-контейнеров, которые были доставлены в люкс с корабля Жака, «Торментум Малорум», который на время их визита на Сталинваст носил псевдоним «Сапфировый орел». Хотя планета и была богатой, город-улей вряд ли мог гарантировать настоящую еду, даже в богатом отеле, тем более во время смуты.
Жак заметил, что Гримм с тоской гурмана наблюдает, как то, что для него считается изысканным деликатесом, без зазрения совести исчезает в пасти монстра.
Получала ли наслаждение Ме’Линди от поглощения экзотической телятины, балыка из солнечной рыбы, сочной вырезки грокса? Или ее научили и подготовили существовать на любом доступном корме — водоросли, тараканы, крысы, какая разница? Могла ли она чувствовать разницу во вкусе?
Гримм мог.
Впрочем, это было неудивительно. Раса скватов ушла в сторону от человеческих норм, живя в пещерах и тесных шахтах мрачных рудных миров, которые, будучи богатыми полезными ископаемыми, были в остальном абсолютно бесплодными. Скваты стали коренастыми, крепкими и самостоятельными. За тысячелетия генетической дивергенции, отрезанные от остальной части галактики варп-штормами, они были вынуждены производить для себя еду и воздух. Они познали, что такое голод — и по сию пору помнили эти тяжелые времена. Скваты преуспевали в невзгодах. И зачастую предпочитают суровый мир более приятному.
И все же они любили поесть, и — шикарно, если, конечно, удавалось.
Их гидропонные сады славились питательной продукцией; а после того, как вновь были присоединены к Империуму, скваты тратили значительную часть своих рудных богатств на импорт экзотической еды. Их основной рацион по-прежнему состоял из искусственно выращенных овощей, приправленных пряностями и соусами — намного более соблазнительная пища, чем переработанная синтетическая еда, которая была уделом большинства населения переполненных миров. В общем, без особых прикрас про аппетит скватов можно было сказать — судя по Гримму — что он был как у искушенных знатоков.
О да, Жак заметил в глазах сквата голодный блеск. Но это была не жадность. У добродушного и простого Гримма манеры были учтивыми, почти рыцарскими. Коротышке было ясно, что ассасин, проявившая чрезмерные усилия, должна есть в первую очередь. И, тем не менее, он тоже был немного голодным; и был ценителем кулинарного искусства.
— Поешь сам что-нибудь, Гримм, — предложил Жак. — Вперед: считай это приказом.
Поблагодарив, коротышка вытащил из контейнера копченую ножку какой-то большой бескрылой птицы. Осмотрев её, он одобрительно кивнул.
На борту «Торментум Малорум» было намного больше всяких подобных вкусностей. Инквизиторы могли реквизировать всё, что пожелают и Жак, пользуясь этим, великолепно снабдил свой собственный корабль провиантом. Он не приравнивал железные обязанности к железному рациону. Это был фальшивый и лицемерный пуританизм, и инквизитор познал его еще в молодости.
Разумеется, можно было симпатизировать чувствам некоторых кающихся, которые отказывали себе в удовольствиях, потому что Император — бессмертный спаситель человечества — не мог испытывать какого-либо удовольствия, сидя тысячелетиями на своем троне…
Хотя Жак в своей роли вольного торговца и делал вид, что заботится о своей любовнице, реальность была такова, что в свои тридцать пять лет он лишь один раз положил в постель женщину — и то на основе эксперимента, для того, чтобы познать спазмы совокупления.
Те, кто поддавался страсти, утрачивали самоконтроль.
Жак так же относился к вину, которое могло опьянить и привести человека к ненужному риску.
Так что то, что он забивал кладовые своего корабля разными деликатесами, было далеко от потворства своим желаниям. Скорее, это был способ отказаться от елейного мазохистского самоограничения — которое могло сузить его кругозор.
Гугол, в отличие от Гримма, вряд ли когда-нибудь замечал, что ест. Как мог самозваный поэт так не обращать внимания на вкус блюда? А может быть, тот, кто столько времени смотрит в варп, существует на более утонченном плане бытия… кроме случаев, когда рядом появляется Ме’Линди.
Гримм, однако, отложил ножку в сторону, откусив всего один кусочек.
— Что-то не так? — спросил у него навигатор.
— Я всё думаю о тех растоптанных толпах, о разрушенных улицах. Миллионы погибли, а я сижу здесь и ем. Почему никто не использовал усыпляющий газ на всех этих паникующих беженцах?
— Они были принесены в жертву ради чистоты, — пробормотал Жак.
— Больше похоже на жертву, что приносят на кровавых алтарях, уж простите меня. Ха!
— Ты действительно так думаешь? — задумался Жак. Так много трупов; а потом еще немного, как сахар в овсянку смерти.
Опечаленный, Гримм снова взял ножку и начал грызть её. А Ме’Линди, кажется, наконец-то насытилась.
Выйдя из задумчивости, Жак задался вопросом, появится ли у него возможность понаблюдать за её обратным превращением, станет ли он свидетелем того, как тает обличие монстра и возрождается совершенное женское человеческое тело. Но Гримм вопросительно кивнул Ме’Линди в сторону спальни, и она в ответ утвердительно кивнула своей лошадиной головой. Отбросив птичью кость, Гримм подобрал её шелковое платье, накидку и босоножки, которые всё еще валялись на полу и направился к дверям спальни. Ме’Линди пошла следом.
