И уже, словно цветы, поворачивающиеся к солнцу, или пчелы, летящие к пыльце, в пустошах его мира и в иле под ним — в этом глубоком и темном нижнем океане силы и Хаоса — Жак почувствовал разнообразные и пытливые проблески внимания на себе. И он погасил свою белую искру. Спрятал её.
Да — белая искра. Не испорченная, не подкрашенная влиянием снизу.
Некоторые другие искры тоже казались белыми. Неужели они не могли погасить их сами, как это только что сделал сам? Они же привлекают нечистые сущности, как свет привлекает мерзких насекомых.
— Магистр, а правда, что дикие псайкеры могут сиять белым, если научатся скрывать себя?
— Это что за еретический парадокс, Драко? Ты выучишь наизусть «Codex Impuritatis»!
И вот так, с наказаниями, он изучал концепции, которые могли сослужить ему хорошую службу. В каком-то смысле, он невольно уже поступил в детский садик Инквизиции.
Имперские проповедники призывали прибрежное население уничтожать… людей, подобных Жаку, людей, которые, в большинстве своем, не стали бы порченными по собственной воле. Или Жаку так казалось. Его учителя довольно строго дали понять, что отклонение от нормы есть грех перед самим Императором.
Конечно, настоящими врагами должны были быть эти извращенные, жестокие и хитрые существа, пирующие беззащитными людьми, которые не могли спрятать свои сияющие искры.
Если он, Жак — ребенок от генетически здоровых родителей — начал тоже сиять этим светом, может что-то в природе самого Ксеркса Квинта было тому виной?
— Магистр, может вода или белый свет солнца отравляют людей до такой степени, что рождаются мутанты?
— Возможно! Изложи подробнее свои тезисы, Драко.
— Но действительно гротескные и злобные искажения человеческой формы встречаются лишь после того, как демоны…
— Демоны, демоны? Выкинь из головы этих демонов! Даже не думай о них. Демоны — запрещенные миазмы человеческой фантазии, извращенной болезнью и злом. Они должны быть уничтожены.
— После того, как демоны завладевают душами тех, которые, так сказать, сияют светом.
— Светом? Каким светом?
— Светом псайкера… так сказать. Может быть, он естественно возникает в человеке, естественно и просто? Ведь есть астропаты и псайкеры, состоящие на службе у Империума? Разве не могут все псайкеры найти приют в его лоне?
— Фу! Тебе надо пройти обряд очищения, Драко.
Его пороли. Так он очищался от грешного любопытства? Или его просто испытывали?
Он размышлял об этом несколько недель. Затем собрался и рассказал о своих видениях.
Потом старший миссионер допрашивал его, в восторге сложив руки на животе. Блеск в глазах миссионера подсказывал, что то, как много он смог почувствовать — «Даже проблеск маяка Императора?» — и то, как он смог скрыть свою сияющую искру, означало, что парень был необычайно благословен.
А значит благословенна и сама миссия и ее глава. Самодовольный хитрый ублюдок этот миссионер, подумал Жак.
Через несколько месяцев челнок перенес Жак на большой черный корабль, висящий на орбите. И он навсегда покинул систему Ксеркс.
Другой корабль покидал другой мир. Поднявшись с космодрома Василарева, акулоподобный корабль Харка Обиспала быстро уменьшился до размеров жука, а потом блеснул искоркой в небе. Потом и вовсе исчез, начав свое путешествие длиной в несколько недель сквозь нормальное пространство к краю звездной системы, подальше от планет и лун — к точке входа в варп.
По наитию Жак сунул карточку Первосвященника в карман и убрал остальные карты таро назад в коробочку и снова завернул её в кусок кожи.
Кожа была сувениром после одного изгнания, которое, как обычно бывает при изгнании демонов, одновременно и удалось и не удалось. Демон был побежден, но носитель его был уничтожен, а не спасен.
А как могло быть иначе?
И все же Жак боялся, что Империум, при всей его мощи, медленно поддается под натиском чужаков, предателей и демонов. Каждая победа Империума, казалось, уничтожала некую часть самой сути Империума, самого человечества.
А как могло быть иначе? Огонь нужно побеждать огнем, не так ли?
Так что эта пятнистая кожа, снятая с мутанта, одновременно напомнила ему о том, как он стал сиротой, и упрекнула.
— На его месте, коли не милость Императора, был бы я, — пробормотал Жак.
— Где? — тут же спросил Гримм.
Жаку нравилось, что его спутник был возмущен разгромом Василарева и опустошением других городов, уничтоженных, чтобы спасти. Он ценил присутствие духа сквата и его периодические приступы сарказма — так же, как в некотором смысле, ценил нарочитое презрение Гугола. Фанатики, подобные Обиспалу, были бесценны; но в тоже время они были подобны слонам в посудной лавке. Конечно, в Империуме был миллион посудных лавок и даже больше: можно было закрыть глаза на ненужную разбитую посуду. Тем не менее, скептик зачастую может увидеть то, что непреклонный энтузиаст обязательно не заметит.
— Да здесь, — ответил Жак Гримму. — Вот здесь, на этой маленькой коробочке. В иных обстоятельствах это была бы моя кожа.
— Ха, — только и ответил коротышка, озадаченно уставившись на Жака.
Возможно, он выразился действительно чересчур туманно.
5
— Вон она! — воскликнул Гримм.
Ме’Линди сидела в баре ароматов, что был расположен в гротескном, экстравагантном зале станции, откуда поезда по эстакадам отправлялись в Кефалов и другие отдаленные ульи. Стены были покрыты коллажем из десятков тысяч черепов рептилий, вырезанных из матово-зеленого нефрита и малахита, что делало зал похожим на некрополь ящеров. Поддерживающие свод колонны были выполнены в виде хребтов.
Кефалов был единственным ближайшим городом, которого не коснулись порча и разрушения. Теперь, спустя неделю с момента отлета Обиспала, движение между разрушенной столицей и Кефаловым, казалось, почти пришло в норму. Солдаты СПО патрулировали вокзал и проверяли прибывающих. Лоточники, имеющие лицензии, шныряли вокруг, расхваливая пряные колбаски, содержащие только настоящий животный белок — как они утверждали.
Возможно, так оно и было. Принимая во внимание огромный уровень недавних потерь, их колбаски, вероятно, были сделаны из человеческого фарша. Подобные подозрения не могли остановить пассажиров, и они дорого платили за эти неподдельные деликатесы; возможно даже это и подстегивало продажи. Такие путешественники были, конечно же, обеспеченными — большинство жителей Василарева никогда в жизни не покидали пределы улья-рифа…
Возле Ме’Линди стояли два здоровенных телохранителя, зыркая на всякого, кто осмеливался посмотреть в её сторону. Стройная, непримечательная женщина была одета в облегающий комбинезон серебристого цвета, который, казалось, был не надет, а просто напрыскан из баллончика на её руки, ноги и тело. Несколько вьющихся шелковых шарфов цвета свежего мяса прикрывали наиболее неприличные места, выполняя роль некой вуали. Одежда охранников была сшита из кожи каких-то джунглевых зверюг и увешана оружием.
Они и понятия не имели, что женщина, которую они сопровождают, на самом деле намного смертоноснее, чем они сами могли бы стать хоть когда-нибудь в своей жизни. Жак нанял этих охранников, чтобы подтвердить роль Ме’Линди в качестве извращенной любовницы, путешествующей по разграбленным и разрушенным секторам, в которых по сию пору царит анархия. Она охотилась уже несколько дней, хотя казалось маловероятным, если не сказать больше, что она случайно пересечется с человеком-арлекином… Точно также можно было надеться поймать какую-нибудь особенную рыбу, нырнув наугад в океан. Но ведь этот человек сам обратил на себя внимание Жака, так ведь?
Часом раньше в изумрудном люксе запищал передатчик Жака. Ме’Линди доложила, используя тарабарщину, что только что заметила человека-арлекина и начинает слежку.
Жак сразу проверил глаз-экран. Несколько мух-шпионов висели на хвосте у Ме’Линди.
Она находилась на балконном уровне галереи, где было налажено производство каких-то мелких деталей. И это всё еще работало. Дряблые женщины и низкорослые, ободранные дети трудились рядом со своими мужьями и отцами в самых настоящих сотах семейных мастерских — громоздящихся друг на друге пластальных пещерках, соединенных лестницами и мостками. Слой металлической стружки со станков покрывал пол этажом ниже. Через всё это быстро пробирался мужчина: он явно был выше любого из местных ремесленников.
Он был одет в синеватый плащ и сиреневую шляпу с кокардой, что совсем не соответствовало местной одежде. Кто-то из рабочих начал его освистывать и насмехаться, затем в него полетели гайки и болты.
Оба телохранителя Ме’Линди, нанятые в городе, обеспечивали ей большую анонимность: никакого явного интереса ни она, ни ее намерения не вызывали.
