– С римлянами Аттила не враждует – лишь с визиготами, – заявил Валентиниан Аэцию. Разговор их проходил в приемных покоях равеннского дворца императора. Словно в подтверждение своих слов, Валентиниан помахал свитком пергамента. – Он заверил меня в этом в своем письме, из которого со всей определенностью следует, что Аттила желает быть моим другом. другом, – продолжал император со злорадным ликованием. – О тебе, патриций, он даже и не вспоминает.
– Вы проявляете ужасную недальновидность, господин, – сухо ответил Аэций; заставить себя называть Валентиниана, которого он презирал, «ваша светлость», полководец не мог. – Неужели вы столь слепы, что не видите, какую игру он ведет? Разделяй и властвуй, или, в его случае, побеждай. Он пытается настроить визиготов и римлян друг против друга, как, впрочем, и вас – против меня. В вашем случае он, судя по всему, преуспел. Полагаю, Теодорид в Толозе тоже, как и вы здесь, получил письмо, в котором Аттила убеждает его, что у него есть лишь один враг – римляне. – Дальше он решил говорить без обиняков. – Я заметил, что вы благоразумно «забыли» то, о чем также говорится в этом письме: что Аттила настаивает на том, что его женитьба на Гонории непременно должна состояться, а в качестве приданого хочет получить половину Западной империи – в общем, все то, на что правительство уже ответило отказом. Кроме того, он жаждет стать командующим войсками в Галлии – вместо меня.
От изумления у Валентиниана едва глаза на лоб не вылезли.
– Откуда ты это знаешь? – завопил он. – Письмо было послано мне лично.
– У меня свои источники; в консистории сидят не одни лишь подобострастные тупицы, – парировал Аэций. – Есть там и такие, для кого главное – служение Риму, а не продвижение по службе, которое получают одни лишь лизоблюды и льстецы.
– Кто эти изменники? – продолжал бушевать император. – Мне нужны их имена. Я сошлю их на острова – нет, казню, отрублю им головы.
– Вы что, серьезно думаете, что я вам их назову? – в голосе Аэция звучало полное презрение. – У некоторых из нас еще есть принципы, даже если у вас их уже не осталось. – После смерти Плацидии, ушедшей из жизни около четырех месяцев назад, Валентиниана постоянно преследовали навязчивые, усиливающиеся с каждым днем, страхи. Несмотря на всю ее ограниченность и недостатки – а их было много, – императрице-матери удавалось обуздывать худшие стремления сына. Теперь, когда Плацидии не стало, характер молодого императора заметно ухудшился. Получив возможность удовлетворять самые низменные из своих порывов, он начал походить – беспричинно жестокими поступками и нездоровым влечением к колдовству и черной магии – на двух своих печально известных предшественников, Калигулу и Гелиогабала. Гораздо же более серьезным, по убеждению Аэция, было то, что Валентиниан находил поддержку у большей части придворных и советников в Равенне. Сейчас же, когда Западная империя стояла перед величайшим в ее долгой истории кризисом, римское правительство просто обязано было выступить против Аттилы единым фронтом.
– Все это – пустые разговоры, господин, – терпению Аэция пришел конец. – Пока мы тут спорим, Аттила триумфально шествует по нашим бельгийским провинциям. Пали Алуатика и Метис, жителей их вырезали как скот. Огромная орда Аттилы – гунны, ругии, герулы, тюринги, остроготы и гепиды, – численностью приближающаяся к пятистам тысячам голов, уже перешла Секвану и осаждает Аврелиан. Дальше он пока не пойдет – подождет, пока зазеленеет трава и будет чем кормить лошадей, – так что небольшой запас времени у нас есть. Но дальнейшее промедление смерти подобно. Не остановим его сейчас – рискуем потерять всю Галлию.
– И у тебя, конечно же, есть план, – фыркнул Валентиниан.
– Сами по себе римские войска, стоящие в Галлии, с Аттилой не справятся. Попытаюсь убедить Теодорида выступить на нашей стороне. Согласится, тогда у нас появится шанс.
– Я уже говорил тебе, что именно визиготов Аттила и намерен уничтожить, – раздраженно сказал император. – Племя, представляющее наибольшую угрозу для Рима. Мы будем законченными глупцами, если станем мешать ему в этом.
– Как вы не можете понять очевидного? – разочарованно воскликнул Аэций. – Что ж, с вашей или без вашей помощи, но я намерен вести войска в Галлию. Возьму с собой все имеющиеся в распоряжении полки. В том числе, господин, и ваши, палатинские.
– Моего разрешения на это ты не получишь, полководец, – император злобно улыбнулся. – А будешь настаивать – лично прикажу им тебе не подчиняться.
Ну и пусть, подумал Аэций. Не следует подвергать scholae , дворцовую стражу, проверке на лояльность. Привлеку под знамена вспомогательные полки итальянской армии, пусть даже их и не так много. Иронично поклонившись императору, он прошептал: « Mir der Dummheit kampfen die Gotter selbst vergeblich ».
– Я все слышал, – резко произнес император. – А теперь скажи мне, что это означает.
Аэций пожал плечами.
– Если настаиваете, господин, – ответил он, стараясь сохранять невинное выражение лица. – Это высказывание приписывают Алариху, прославленному отцу нашего общего друга Теодорида, и произнес он его после того, как, в годы осады Рима визиготами, сенат отверг те великодушные условия, на которых он готов был подписать мирный договор. Получив отказ, Аларих потерял терпение; Рим пал и был разграблен. А означает оно следующее: «Против глупости даже Боги бессильны». – С этими словами, нарушив все требования протокола, Аэций бесцеремонно повернулся к императору спиной и, мрачно ухмыльнувшись про себя, вышел из комнаты.
* * *
– Что ж, ничего не поделаешь, – смиренно молвил Аэций, едва за посланником Теодорида закрылась дверь и кроме них с Титом в разместившемся во дворце архиепископа Лугдуна штабе полководца никого не осталось. – Мы сделали все, что могли, но этого оказалось недостаточно. Теперь, после решения Теодорида защищать лишь визиготские территории в Аквитании и его отказа выступить вместе с нами против Аттилы, исход предстоящего сражения предсказать несложно.
– Хотите сказать, мы потерпим поражение, господин?
– Почти не сомневаюсь в этом. Без визиготов наши шансы равны нулю. Сначала Аттила сокрушит нас, затем – их.
– А потом? Что будет потом? – впервые за долгое время Титу стало по-настоящему страшно.
Пожав плечами, Аэций одарил Тита безрадостным взглядом.
– Тут двух мнений быть не может: Западной цивилизации придет конец. Гунны сметут все на своем пути и перережут тех, кого не смогут продать в рабство. А затем, когда все разграбят, уйдут, оставив после себя лишь выжженные земли. Сам Аттила, может быть, и лелеет какие-то высокие цели, но даже ему не по силам превалировать над волей всей гуннской нации. Я знаю этих людей, Тит. Они никогда не приспособятся к цивилизации. Они вытянут из нее все, что смогут – золото и рабов, – и уничтожат все остальное.
– И Восток нам не поможет?
– Вряд ли. Мы ведь не пришли им на помощь в трудную минуту, помнишь? Аттила никогда бы не перешел через Рейн, будь у него хоть малейшее опасение, что Восток нападет на его войско с тыла. Если ты еще не составил завещание, я бы советовал тебе поторопиться. Я до последнего надеялся, что Аттила воздержится от похода на Запад. Да и ты, Тит, разве не говорил, по возвращении от Аттилы, что ситуация – обнадеживающая? Хотелось бы мне знать, что заставило его переменить свое мнение.
– Ну, несмотря на всю его власть, вряд ли он свободен в своих действиях, господин, – задумчиво ответил Тит. – Как я понимаю, политика Аттилы зависит от многих, самых разных, факторов. Приск с Максимином, посланники из Восточной империи, восемь лет страдавшей от гуннской агрессии, много о чем мне рассказали. Я на самом деле думаю, что он хотел принять ваше предложение насчет… скажем так, возможного партнерства в управлении Западной империей. Да и подарок ваш Аттиле очень понравился. Он был по-настоящему взволнован, из чего я заключил, что ваша дружба значила для него очень много. Просто на него со всех сторон оказывалось неимоверное давление: король Гейзерих, багауды Арморики, те из франков, кто был недоволен правлением Меровеха, – все они подталкивали Аттилу к вторжению на Запад. Не забывайте, к тому же, что Восток, с его огромными ресурсами и новым императором, вполне способен дать Аттиле самый решительный отпор, что он и доказал у реки Ут, где гуннам прилично досталось. А тут еще эта история с письмом Гонории; она-то и дала Аттиле отличный повод… – Печально улыбнувшись, Тит позволил своей мысли повиснуть в воздухе. – Наверно, у него просто не было другого выхода.
– Верно мыслишь, Тит Валерий, – вздохнул полководец. – Жаль только, Теодорид не видит всей картины целиком.
– Но однажды-то нам уже удалось его переубедить! Помните, господин, после бойни в Толозе визиготы горели желанием отомстить нам, и Авит смог уговорить их заключить с вами мир, а не вступать в кровавую битву, в которой каждая из сторон могла понести серьезные потери. Авит, вот кто нам нужен!
