– О, она знала, что Питер живет в вечном ожидании подвоха по отношению к себе. Уж слишком часто он принимался защищать себя, даже тогда, когда этого не требовалось. Более того, она всегда подозревала, что отношение Питера к Маре значительно глубже и сложнее, чем он хотел показать. Энджи называла его чувства симбиозом любви и ненависти, и Пейдж с ней соглашалась.
Но все остальное чрезвычайно трудно принять и оценить.
– Привет, Пейдж, – крикнул он, и она отметила, что Питер как всегда элегантен – одет в твидовый пиджак и тщательно отутюженные брюки. Он подмигнул кассиру, который пробирался к столику, где расположилась Пейдж. – Так что случилось? – Он пододвинул к себе стул и сел рядом.
– Кофе выпьешь?
– Разумеется. – Он с готовностью пододвинул кофейник к себе. Пейдж налила ему кофе, но собственную чашку перевернула и поставила на блюдце донышком вверх. Она была слишком возбуждена и без кофеина.
Он добавил сливки, две ложечки сахару и отпил. Кофе понравился, и Питер сделал еще глоток, затем поставил чашку на стол.
– Итак, какие проблемы?
– Не знаю, как сказать. – Пейдж попыталась приободриться, но безуспешно. Он был тем же самым беззаботным вермонтцем, как и много лет назад, когда они впервые встретились. Впрочем, его беззаботность была кажущейся; вполне возможно, она была наигранной. – Просто ты единственный человек, который знает правду по интересующему меня вопросу.
– Выкладывай.
– Я хочу поговорить о письмах Мары, о которых я рассказала вам вчера.
– Гм. – Он снова схватился за чашку и отпил глоток.
– Вчера вечером я прочла еще некоторые из них. И в пачке нашлось несколько штук, которые имеют непосредственное отношение к тебе.
Питер со стуком поставил чашку на стол.
– Это тебя удивляет? Я же говорил, что она была без ума от меня.
– Те письма, которые я прочитала вчера, отличаются несколько специфическим содержанием, – сказала Пейдж, понизив голос. – Они повествуют о любовных отношениях, а также об обвинениях, которые вы выдвигали друг против друга – что-то вроде того, что если один из вас будет молчать, то и другой обязуется делать то же самое.
Казалось, Питер был чрезвычайно взволнован полученной информацией.
– Мара была не совсем здорова психически.
– В своих письмах она говорит вполне разумные вещи, – возразила ему Пейдж. – И они имеют совершенно отчетливо выраженный смысл. Они компрометируют тебя, но не меньше – и самого автора.
– Компрометируют? Но в чем? В том, что озабоченная женщина надумала?
Пейдж почувствовала, что она уже с меньшей симпатией смотрит на Питера. Мара, вполне возможно, и в самом деле была до какой-то степени «озабоченной», но и Питер ничуть не меньше, только по-своему.
– Не отмахивайся от писем Мары так уж сразу. В них содержатся указания на вполне конкретные действия. Я не могу взять и так просто отмести их.
Питер изобразил на лице глубочайшее отвращение.
– Ты имеешь в виду фотографии? Уж слишком она расшумелась по их поводу. Она просто из себя вышла. И знаешь, почему? Да потому, что они оказались сделаны куда более искусно, чем все, что когда-либо делала она. На самом деле мои фотографии просто безупречны.
– Она не возражала против их достоинств.
– Прежде всего они не были порнографическими. Пейдж нагнулась поближе к собеседнику.
– Но она утверждала, что твоя модель была несовершеннолетней, а если это так, то проблема становилась куда более серьезной.
– Ей было восемнадцать.
– Даже тогда, когда ты делал эти фотографии?
– Она говорила мне, что ей уже исполнилось восемнадцать.
Пейдж прижала кончики пальцев к вискам.
– Проблема заключается в том, – начала она, стараясь говорить как можно более спокойно, в то время как ей хотелось просто наорать на Питера, – что девочка, возможно, лгала. Мне не приходилось видеть снимки, поэтому я не знаю, как отреагировал бы на них суд присяжных…
– Суд! Господи, Пейдж, разве ты не понимаешь, что все это делалось тайно? Но теперь все прошло и быльем поросло.
Она протестующе подняла руку.
– Выслушай меня. Я не знаю, где проходит граница между искусством и порнографией, зато я точно знаю, что ты детский врач. Ты зарабатываешь себе на жизнь тем, что лечишь детей. Ты состоишь в группе врачей, которые занимаются совместной практикой, объектом которой опять же являются дети. Ты представляешь, что произойдет с тобой – со всеми нами, – если хоть кто-нибудь когда-нибудь увидит эти снимки?
– Значит, ты заранее предполагаешь, что фотографии имеют непристойный характер? – спросил он с осуждением и начал подниматься со стула. – Благодарю тебя за подобную уверенность.
Она схватила его за руку.
– Прошу тебя, Питер. Это касается всех нас. И я ничего не хочу предполагать заранее. Именно поэтому я с тобой и разговариваю. Я даже Энджи не сказала ни слова. Это только между нами. Сядь.
Он угрюмо взглянул на нее, но повиновался.
– Спасибо. – Она перевела дух. – Не думай, что для меня все это очень просто. Ведь это еще одна неприятность в целой куче всевозможных гадостей. Все, что я хочу сделать, – это как-то прояснить обстановку.
Питер защелкал костяшками пальцев.
– Прояснить. Но только за мой счет.
– Нет. Ты часть того целого, которое я хочу удержать вместе. Ты мне нравишься, Питер – и всегда нравился. И я уважаю твои способности врача. Если бы это было не так, я никогда бы не связала свою судьбу с тобой и уж тем более не переманила в Таккер еще двоих наших друзей. – Ответственность и в самом деле лежала на ней, и Пейдж это отлично сознавала. – Может быть, для Мары было бы лучше вообще никогда не приезжать в Таккер.
Лицо Питера приняло напряженное выражение.
– Я не виноват в ее смерти.
– Я не сказала этого, но совершенно очевидно, что она нуждалась в чем-то, что никто из нас не смог ей дать. В своих письмах она постоянно твердит, что ее жизнь не сложилась, что она неудачница, и это надрывает мне сердце. Когда ее отец приехал на похороны, он только заметил, что трагедии бы не произошло, если бы она осталась дома в Юджине.
– Но тогда она не стала бы врачом. А это был главный источник, из которого она черпала силы для жизни.
– Я тоже ему сказала об этом. Тем не менее бывают моменты, когда… – Тут она замолчала и постаралась сдержать себя. – Бесполезно. Как ты говоришь – «было и быльем поросло». – Потом она снова обратилась к Питеру: – Но мы живы и по-прежнему работаем. И мне хочется, чтобы так продолжалось и дальше. Мне нравится, как мы живем, вот почему все неприятности, которые случаются с нами, я принимаю так близко к сердцу. Питер оттолкнул от себя пустую чашку.
– Для особой печали нет причин. Фотографий больше не существует. Я их уничтожил, и негативы тоже.
