гудела стиральная машина (мать даже простыни не отдавала в прачечную), и дни сливались в бесконечный однообразный день. Отец часто приходил навеселе, ловил шапчонкой крючок вешалки, ругался и топал ногами, а сестренки прятались от него по углам. Все это должно было ожесточить Мику, сделать из него злого волчонка, постоянно готового кусаться и царапаться, но этого не случилось. Загулявшего родителя он сам раздевал, стаскивал с него ботинки, укладывал в кровать. Многим казалось неестественным поведение Мики, и они с недоверием наблюдали за тем, как он целыми днями возится с сестренками, помогает матери стирать и выкручивать белье, а иногда убирает за нее в метро. Для него же это было совершенно естественно, и лишь временами его охватывало такое отчаянье, злость и обида, что даже отец не решался к нему подступиться. Мика кричал на весь дом, что ненавидит отца, что отец погубил их семью, что он измучил мать и детей. Мика пинал ногами его вещи и набрасывался на отца с кулаками. Тихий Мика все же оставался смутьяном, и когда в нем пробуждалась необузданная строптивость, справиться с ним было трудно.
Изгнанный с дачи Алексея Степановича, Мика не захотел остаться с Левой и долго бродил один по лесу, пока не наткнулся на Алену.
— А, храбрый заяц! — сказала она с неестественной веселостью, поспешно вытирая слезы. — А я думаю, кто это ломится сквозь кусты! Переживаешь?
— Глупо все получилось, — неохотно ответил Мика. — Мне теперь крышка. Борщ не простит.
Только что говорившая с Микой оживленным и веселым тоном, Алена вдруг замолчала и тупо уставилась в ствол Дуба.
— Что с тобой? — Мика с опаской коснулся ее локтя. — Ты слышишь?
— Я слышу, слышу, — сказала она, продолжая смотреть в ту же точку.
— Что ты там увидела?
— Я?! Я вдруг почувствовала, а что, если… и это показалось так реально…
Алена зябко поежилась, обхватив себя за локти.
— Ты о чем? Колпакова, ты случайно не офонарела?!
— Я теоретически, ты не бойся.
— Ты хотя бы записку оставь: «Прошу никого не винить» — и прочее. А то ведь по судам затаскают.
— Нет, я другое напишу. Пусть и они помучаются. — Алена прислонилась лицом к стволу дуба.
— Это ты о ком? О Машкове?
Алена глухо застонала, кусая зубами кору и выплевывая ее.
— Пойдем, — сказал Мика и потянул ее за рукав.
Алена с бешеной силой выдернула руку:
— Отцепись!
— Дуреха, я отведу тебя.
Мика попытался отлепить ее от дерева, но Алена оттолкнула его так, что он упал на землю.
— Тебе нельзя одной, говорю же! — Мика потер ушибленную коленку.
Алена еще сильнее прижалась к дубу.
— Уйди, Степанов. Ради бога уйди. Иначе я за себя не отвечаю.
— Как хочешь, — Мика заковылял прочь, припадая на ушибленную ногу.
Когда Мика исчез, Аленой вдруг овладела решимость действовать, и она не разбирая дороги пошла по лесу. Она торопилась, почти бежала. Ей казалось, что она словно опаздывает куда-то, и Алена нетерпеливо подстегивала себя: «Скорей! Скорей!» Вокруг приторно и остро запахло ландышами, и она с удивлением узнала поляну, где они гуляли с Никитой. Ей стало не по себе. Алена поняла, что должна была идти не сюда, не на эту страшную теперь поляну, а повернуть обратно, к дому. «Зачем?» — спросила она себя и с облегчением произнесла то, что на секунду выскользнуло из памяти: «Ах, да! Ариадна Остаповна возит с собой снотворное. Она плохо спит на новом месте».
На даче готовились обедать. Алена плюхнулась на стул и стала разглядывать свое искаженное отражение в самоваре. Собственное уродство (как в комнате смеха) ужаснуло ее, и она нарочно заставляла себя верить, что она и в самом деле такая — с расплющенным носом и вывороченными губами. Алена подперла кулаком щеку и, постукивая ложкой по столу, произнесла в такт: «Терпи… Терпи…»
— Алешик, не стучи ложкой, — сказала мать, озабоченная тем, как получше усадить и накормить гостей. — Пододвинь Ариадне Остаповне тарелку… Так… А суп-то я не налила.
— Сейчас я налью, — с готовностью откликнулась Алена, и ее испугало, как бы эта чрезмерная предупредительность не показалась неестественной тем, кто видел ее лицо.
— Фрося у нас скучает. Почему ты ее никуда не берешь? — спросила мать все тем же недовольным голосом.
— Я еще не успела. Фрося же недавно приехала, — непринужденно ответила Алена.
— Ты носишься с друзьями, а Фрося остается одна. Так не годится.
Марья Антоновна заметно нервничала, и Алена успокоилась: в таком состоянии мать не могла быть настолько проницательной, чтобы заметить отчаянье в голосе дочери.
Алена разлила по тарелкам суп.
— А где дед? — спросила она, и Марья Антоновна оставила этот вопрос без внимания (Митрофан Гаврилович недавно вернулся с открытия обелиска, был весь погружен в воспоминания и, избегая общества гостей, обедал в одиночестве).
— У соседей растут чудесные анемоны. Мы к ним зайдем, и ты увидишь. Просто чудесные, — сказала Марья Антоновна, возобновляя начатый перед обедом разговор о цветах.
— Я на новом месте всегда плохо сплю. Вчера опять принимала снотворное, — сказала Ариадна Остаповна.
Алене вдруг захотелось есть, и она набросилась на овощной суп, но, столкнувшись с пристальным взглядом Фроси, насторожилась. «Что она уставилась? Мымра!» — подумала она и приветливо улыбнулась Фросе. Жидкий овощной суп, приготовленный по просьбе Ариадны Остаповны, вызвал у нее тошноту, и она отложила ложку. «Ах, да! Я же собиралась…» — Алена встала из-за стола.
— Я сейчас… Извините.
Марья Антоновна была недовольна, что дочь нарушает размеренный ритм обеда.
— Как ты не вовремя! Куда ты?!
— Мне надо.
— И еще грубишь!
— Деточка, раз уж вы встали, не захватите из моей комнаты кофту? Она на стуле, — попросила Ариадна Остаповна, и Марья Антоновна, стараясь быть внимательной к подруге, изобразила на лице ту же самую просьбу.
— Конечно, захвачу. Зеленую?
— Да, с длинными рукавами. А то здесь сквозит, и как бы мне не простудиться.
Алена выскользнула в коридор и направилась в комнату Ариадны Остаповны. Когда она входила, на пол упала бумажка, которой была заложена дверь, и Алена испуганно подняла ее, не зная, что с ней делать. Она зачем-то сунула бумажку в карман, но дверь не закрывалась, и Алене пришлось придвинуть к ней стул. В комнате недавно убрали, и на полу еще не высохли следы от мокрого веника. Стараясь не наступать на мокрое, Алена прокралась к тумбочке, стоявшей возле постели, и выдвинула ящичек. Таблеток снотворного там не оказалось. Тогда она осторожно раскрыла старомодную дамскую сумочку, лежавшую у зеркала, но и в сумке таблеток не было. Алена сунула руку в карман халатика, висевшего на гвозде, и неожиданно
