Лев слышал лишь прерывистое дыхание Мити.
Стук повторился.
Лев вскочил и бегом бросился в мастерскую.
Не зажигая света, он снова прислушался. И опять постучали четыре раза.
Лев ухмыльнулся.
— Наконец-то!
В дверном проеме стоял высокий человек в макинтоше. Он торопливо сказал Льву несколько слов.
Лев жестом пригласил его в мастерскую, выглянул на улицу.
Дождь хлестал по мостовой, порывистый ветер раскачивал деревья, они глухо шумели.
Ни души…
Лев вытер платком мокрое лицо и хотел зажечь свет. Гость остановил его. Он стоял около рабочего стола и пытался закурить. Намокшие спички не зажигались.
— Вот черт, — сказал он, — насквозь прохватило.
— Вы что, пешком?
— Да. Две станции не доехал до вашей столицы, черт бы ее побрал. Ну и грязи у вас!
— За вами гнались?
— Да. Брр, дьявол! Думал, кончено.
«Ишь ты, как трясет его, — подумал Лев. — Каждый за жизнь цепляется».
А вслух сказал:
— Снимите плащ. Чаю хотите?
— Нет. Поговорим, сосну часа два и обратно. Вы один?
— Один. Там малец лежит, но он болен.
— У вас водка есть?
— Спирт.
— Один черт. Только скорей. Полстакана.
Лев нашел бутылку чистого спирта, отлил в стакан, развел водой.
Одноглазый гость сбросил макинтош, нащупал стул, сел. Лев подал ему стакан.
— Есть хотите?
— Нет, не надо. Дымом закусываю.
Он единым духом проглотил смесь и затянулся папиросой; огонек осветил жесткие, короткие усы, нос с горбинкой и черную повязку на глазу.
Это был тот самый человек, что сманил некогда Льва в Грузию.
— Вам привет, — переводя дух, сказал Одноглазый. — От вашего друга, от Петра Ивановича Сторожева. И от Апостола. Спрашивает, не пора ли Петру Ивановичу вернуться на родину.
— Думаю, пора.
— Ну и отлично. Советую черкнуть Петру Ивановичу пару строк.
— Я хочу сам встретить его на границе. Можно рассчитывать и на вашу помощь?
— Конечно. Это даже лучше. Сторожев верит вам, как богу. — Одноглазый рассмеялся. — Странный человек. Превосходный служака, но немного помешан.
— Да, я знаю. Он без меня никуда не пойдет. Он писал, что без меня провалится.
— Странный человек. Скиф. Ну, а у вас как дела?
— Плохо.
— Черт возьми!
— Понимаете, просто не везет. Все расползается. Под ногами жижа. Все к чертовой матери…
Одноглазый сидел молча, огонек папиросы то вспыхивал, то гас. Из задней комнаты доносилось бредовое бормотание Мити. Порой он кричал что-то.
Гость не обращал внимания ни на Льва, ни на выкрики Мити.
— Что мне делать?
— Пока основное — зажиточный мужик… А там посмотрим. — Одноглазый задумался и прибавил: — Может быть, и троцкисты. Самое лучшее — переправить сюда вашего друга и начинать работать среди мужиков.
— Правильно. Я уже сказал, сам встречу на границе Петра Ивановича.
— Превосходно. Пункт и другие подробности сообщил Апостол.
— Письмо я сейчас напишу. Вы его отправите обычным путем?
— Не беспокойтесь. Это мой тринадцатый рейс.
— Да… Знаете, я, пожалуй, письмо писать не стану».
— Вы просто дикарь. Вы, может быть, и черной кошки боитесь?
— Я вам устрою постель и напишу письмо. Вас разбудить?
— Нет, я умею вставать вовремя. В семь меня здесь не должно быть.
Лев приготовил гостю постель.
Тот лег. Некоторое время вспыхивал огонек его папиросы. Затем гость уснул.
Лев прошел в заднюю комнатку, зажег свет и сел за письмо. Вот что он написал:
«Дорогой друг. Твой привет получил и с этим же человеком отправляю ответный. Как ты уже знаешь, поручения все выполнил. Не моя вина, что они выполнены не так, как бы хотелось, но что делать. Митя живет у меня. Сейчас он прихворнул, немного простудился. Он останется здесь с хорошими людьми.
Теперь мы можем рассчитывать, главным образом, на деревню. Там есть еще силы. Ты знаешь, они запахали твою землю около озера, отдали ее разной рвани — какому-то Козлу и Леньке, которых ты не добил. Ленька служит в пограничной заставе, до сих пор помнит о тебе и мечтает расквитаться.
Мы вместе вернемся сюда, дорогой друг; я приду за тобой, жди меня, время настало».
Лев кончил писать, расстелил на полу кожаное пальто — он все носил на себе память о Якубовиче — и лег. Через полчаса он заснул, убаюканный шумом ветра и дождя. Его разбудил гость: тот уже встал и оделся. Было темно. Дождь все еще шел.
— Вы бы поели на дорогу, — предложил Лев.
— Некогда. Если есть еще спирт, дайте.
Лев снова налил гостю полстакана спирта, тот проглотил его, словно это была вода, закурил.
— Ну, я поехал.
— Вы осторожнее — не дай бог…
— Обойдется! Мне еще пять городов объехать надо. Попадаться нельзя.
— Счастливо.
Лев пожал руку Одноглазому, запер за ним дверь, прошел к Мите, лег рядом.
Он не мог заснуть, и мысли его были невеселы. Он сделал все, что мог.
Оставалось еще одно дело: убрать Сергея Ивановича.
2
Около девяти часов Митя проснулся, заворочался, попросил воды.
Лев подошел к нему.
Мальчишка лежал с широко открытыми глазами и дрожал. Впрочем, бред прекратился, и Митя связно ответил Льву на вопрос о здоровье.
— Ну вот, Митя, приказано мне выгнать тебя на улицу. Сейчас от Сергея Ивановича прискакал милиционер, приказ привез. Если, пишет, не выгонишь — посажу в тюрьму.
Митя заплакал.
— Злой какой у тебя дядька, ведь это черт знает что! Прямо не знаю, что с тобой делать. Придется тебе, брат, уходить.
— Куда? — прошептал Митя.
— Это уж не мое дело. Да ведь и в городе он тебя найдет. Не иначе, прикончить тебя хочет.
Митя неслышно плакал.
Льву на мгновение стало жаль его, но он взял себя в руки.
— Видишь ты, какое оно дело. Разорил вас, землю отнял, отца прогнал и до тебя добирается.
Митя со стоном привстал и привалился спиной к стене.
Лев ушел во двор.
Митя сполз с дивана, оделся, обул сапоги, зашел в мастерскую, сунул в карман нож. Он решил: дядю Сергея надо убить.
3
Он бежал, спотыкаясь, падая и поднимаясь.
Бредовое состояние снова завладело сознанием Мити. Но одна мысль не терялась среди хаоса других, стремительно бегущих, клубящихся, неясных и страшных — либо уйти от дяди Сергея, либо убить его.
На углу Дубовой Митя остановился и задумался, стараясь понять, где он, что с ним, куда он идет. Тут ему показалось, что за деревом стоит дядя Сергей и смотрит на него.
Он вынул нож… Теперь вокруг было много, много деревьев, и за каждым стоял дядя Сергей. Он улыбался и манил к себе. Митя снова побежал. Услышав за собой топот ног, обернулся и завизжал — за ним гналась сотня дядей Сергеев.
Каждый из них был в шляпе, каждый держал во рту трубку, каждый кричал что-то такое, чего Митя не мог разобрать.
Он очнулся, сидя около забора, тяжело дышал, тер лоб и старался припомнить что-то очень важное. Вспомнил: надо найти и убить дядю Сергея. Да, да, скорее убить, а то дядя Сергей пошлет за Митей милиционера, тот плеткой погонит его в тюрьму, где крысы и вода. Вода поднимается все выше, она холодная, она не выпускает его…
Снова пришел в себя Митя на скамейке у калитки какого-то дома. Улица была пустынна. С реки потянуло ветром, становилось все холодней, Мите показалось, что это не ветер, что это вода окружает его и никуда ему из воды не выплыть. Он привстал, но темнота заволокла его глаза, снова стала леденеть кровь, ручонки сжимались в кулаки, ноги подгибались.
В этот миг он опомнился и с ужасом увидел, что это дом, где живет дядя Сергей. Ноги не держали Митю. Он снова сел на скамейку. Рваная фуражка упала в грязь.
— Да ведь это Митя! Петров Митя! — услышал мальчик знакомый голос.
Митя открыл глаза. Перед ним стоял дядя Сергей в шляпе, с трубкой во рту. Митя застонал, забился, потом, вспомнив то, самое главное, вынул нож. Не заметив этого жеста, Сергей Иванович взбежал по лестнице наверх и уже у двери крикнул:
— Оля, Ксения, скорей, скорей вниз.
И вернулся на улицу. Но у калитки никого не было.
Митя полз в овраг, кусты царапали его лицо, он падал, но полз, потому что слышал позади топот многих ног и крик:
— Митя, Митя!
Черная вода мчалась за ним, она настигла его, он упал в бездонную яму.
…Около калитки Сергей Иванович нашел Митину рваную фуражку. Он побежал было к оврагу, но вернулся — там была непролазная грязь, — снова стремглав поднялся к себе, дрожащими руками сорвал трубку телефона, яростно крикнул телефонистке номер, вызвал начальника милиции и приказал ему немедленно обыскать овраг.
И, усталый, опустился на стул.
Жена подошла к нему, поправила прилипшие к потному лбу волосы.
— Ты не ошибся?
— Нет. Вылитый Петр. Петра я такого же помню, — стоит перед глазами.
