сюда из Константинополя по берегу Дуная. Посуди сама: ежели захватят лагерь визиря, чего тут только не найдут. Только повозок больше тридцати тысяч, с ними, понятно, тридцать тысяч возчиков. А какая неразбериха бывает, когда лагерь в движении, порядок почти такой же, как когда он стоит, но тут хотя бы тихо: убийств, ругани, краж нет. Но когда разбивают шатры, порядок искать бесполезно; улицы, правда, оставляют, но каждый ставит шатер там, где захочет, определенного места ни у кого нет. Фетислан же — убогая сербская деревушка. Здесь находился знаменитый каменный мост императора Траяна[455], часть его можно видеть и сейчас. Визирь хочет построить через Дунай деревянный мост, потому как Дунай тут очень узок. Словом, хочу сказать, что видел я очень-очень большой турецкий лагерь; но кажется, я уже достаточно обо всем рассказал. А потому могу закончить свое письмо и тихо ждать от тебя, милая кузина, приказа, куда перенести этот огромный лагерь, ежели мы возьмем Оршову. Пока остаюсь, etc.
139
Фетислан, 26 augusti 1738.
Милая кузина, по приказу твоей милости Оршову мы взяли. Теперь в крепости кричат уже не «бердо»[456], а «аллах». Произошло это таким образом: комендант крепости, видя, что визирь не собирается уходить, пока не возьмет крепость, обнаружил также, что пушки каждый день проламывают в каменной стене много новых проходов. Но более всего к сдаче его склонило то, что войско его стало сильно болеть, потому как, кроме большой опасности и тревоги, место там очень нездоровое. Добавим к тому же, что визирь велел объявить: каждый, кто пойдет на приступ, получит двадцать пять талеров. После этого на приступ записались много сотен янычар. Весть эта, когда ее узнали в крепости, заставила задуматься о сдаче. Двенадцатого комендант сообщил визирю, чтобы тот послал к нему человека, с которым можно обсудить сдачу крепости. Визирь послал эфенди Ибрагима, который все это обсудил, и 15-го комендант пришел к визирю; тот принял его с большим почетом, и комендант сдал крепость визирю, который отпустил его обратно с подарком. В тот же день янычары заняли одни из ворот крепости, ожидая, пока немец полностью выйдет оттуда. В тот же вечер в лагере дали радостный залп из пушек. Наше войско уже начинает расходиться, и, наверное, с визирем останемся только мы. В этом году войны больше не будет, и для нас дела скоро закончатся. Визирь передал вчера князю, пускай готовится, потому как может пойти с тридцатью тысячами человек на Темешвар[457]. А сегодня он сообщил, что об Эрдее думать не нужно, а думать надо о том, чтобы идти с ним к Видину. Господь уберег нашу милую родину от разграбления. Словом, завтра мы снова отправляемся в путь и покидаем здешний черный хлеб с соломой, землей, травой, песком. Визирь пообещал, что в дороге он встретится с князем; там увидим. С тем и я остаюсь с твоей милостью.
140
Видин, 1 septembris 1738.
Теперь уж точно можно сказать, что комедии конец: из театра нас, как положено, убрали, а визирь без всяких церемоний от нас отмахнулся. Perditio ex te Israel[458]. Минувшего месяца 27-го дня оставили мы Фетислан и вслед за визирем пошли к Видину, войска с нами было очень мало. Визирь передал, что в дороге встретится с князем; визирь всегда выезжал раньше нас, около девяти часов он остановился обедать, нам же сказали, что он встретится с князем после обеда, а потому мы заторопились, чтобы после обеда оказаться на месте. Но поскольку у визиря не было никакого намерения с нами встречаться, то пообедал он быстро, а когда увидел, что мы приближаемся к его шатру, поднялся, сел в свою карету и уехал. Это уже была не шутка. Потом сказали, что с нами он встретится возле Видина. Визирь прибыл в Видин намного раньше нас и вместе со всем двором был уже в шатрах. Когда мы приблизились к шатрам, нам сообщили, что сейчас с нами он встретиться не может, потому как плохо себя чувствует, так что направляйте лошадей к своим квартирам, которые были на берегу Дуная, за городом. Мы увяли, видя, как бесцеремонно с нами обращаются. Как все перевернулось! За несколько месяцев до этого нас ввели в Видин с большой помпой, теперь же даже через город не захотели пропустить, а нам пришлось обойти город стороной, под садами. В конце концов прибыли мы на место, находимся здесь, в шатрах, никому не нужные. Прибыли мы сюда 29-го. После этого князь не будет говорить, как обычно, что Порта относится к нему с еще большим почтением, чем к отцу. Сегодня после обеда передали нам, что князь может встретиться с визирем, пусть едет к нему, но через короткое время снова передали, что это невозможно, у визиря голова болит. Неохота кончается стоном. Вчера же рано утром он отправился отсюда со всем двором и оставил нас здесь. Сколько мы здесь будем и куда нас пошлют на зиму, один Господь знает. Мы же знаем, что здоровье князя очень слабо, он и до этого не был здоровым, с тех пор как приехал сюда, а с какого-то времени становится все желтее; гнев же очень вредит его здоровью. Желаю доброго здоровья твоей милости.
141
Видин, 4 oktobris 1738.
Это письмо тоже не будет слишком утешительным, и новостей никаких не могу тебе сообщить, кузина. Да и что писать, когда никто к нам носа не кажет, словно мы в Турции одни. Наш лагерь довольно длинный, но очень узкий; всего нас человек полтораста. Но сейчас в любой момент можем остаться мы без нашего главы, потому как князь в очень плохом состоянии. Его постоянно мучает жар, лицо худеет, тело толстеет. Это нехорошо. Но он об этом забыл бы, ежели было бы с кем[459] и с чем, и рад был бы скрыть свою болезнь. Лекарств он не принимал, но хотел забыть о болезни, куда-нибудь уехав. Намедни, по совету цирюльников и докторов, сел он в лодку, и мы спустились далеко по Дунаю[460]. Но когда возвращались, он дважды терял сознание, мы уж думали, что живым он домой не доберется. Четверым пришлось вынести его с лодки и доставить в шатер. Из-за беспокойства, которое доставляет ему болезнь, он, еще несколько дней назад, заставил перенести свой шатер подальше от других, но там тоже
