от другого, пятьсот блюд с едой. Когда мы были в середине двора, раздалась команда, и янычары с криками бросились к блюдам, словно на врага, соревнуясь, кто скорей схватит блюдо. Во мгновение ока на земле не осталось ни одного блюда. Таков обычай: султан угощает янычар в тот день, когда платит им жалованье. Если же янычары не хотят бежать за едой, для султана это очень плохой знак. Слева же от дороги стояли в ряд двенадцать коней, каждого держали на серебряной цепи по два человека, каждый конь был богато украшен, особенно четыре последних, на каждом была упряжь с рубинами, на головах — перья и кисти с жемчугами. Нигде больше не увидишь коней ни красивее, ни наряднее, чем эти. К князю подошли два чауз-паши, ввели его в помещение дивана; каймакам и вельможи, которые там находились, встали и приветствовали его, потом усадили на почетное место. Помещение представляло собой четырехугольный зал с высокими сводами; каймакам сидел в середине у стены, на месте великого визиря, другие военачальники — с двух сторон от него. Над местом великого визиря было небольшое окошечко, откуда султан может все видеть и слышать, его же никто не видит. Потом, по заведенному обычаю, стали вызывать людей, у которых были какие-то споры или жалобы. Эти люди, подходя по одному к каймакаму, подавали ему прошение. Прошение зачитывалось вслух, два-три слова, которые изрекал каймакам, записывали на прошении и, вернув его просителю, отправляли его восвояси. Потом к каймакаму подводили людей других сословий, с ними обходились так же. За полчаса он уладил беды и споры двадцати просителей. Так уж у них заведено: великий визирь или тот, кто его замещает, произнеся одно слово, кладет конец судопроизводству, в одно мгновение устанавливая справедливость в каком угодно большом деле. Кого он приговаривает к смерти, того тут же ведут вешать, кому хочет вернуть добро, тот сейчас же и получает. Одно удовольствие было смотреть, как быстро действует здесь закон. Затем в середине зала, в три ряда, положили девятьсот кожаных кошельков с деньгами. Через некоторое время прибыл чауз-паша с приказом султана. Каймакам пошел ему навстречу до двери, взял у него приказ, приложил ко лбу, поцеловал, потом сел на место и прочитал его вслух; в приказе было сказано, чтобы он заплатил янычарам. И он тут же приказал, чтобы начинали платить. За один час все деньги были вынесены в большом порядке и тишине.
Когда это свершилось, перед каждым из тех, кто сидел в диване, поставили стол и на каждый стол принесли одну и ту же еду. И потом на каждый стол приносили одно за другим по крайней мере по двадцать блюд с едой, но при этом обед продолжался не более получаса, потому как турки едят часто, но понемногу; из одного блюда они берут по два-три куска, и блюдо тут же уносят, на его место ставят другое, из него тоже берут столько же, и так до конца, даже если блюд — целая сотня. После обеда в диванном зале целый час стояла такая глубокая тишина, словно в зале никого не было, хотя он был полон. Потом два чауз-паши подошли к двери, вызвали двух кадилескеров и повели их к султану. Через четверть часа они вернулись за каймакамом, который, поднявшись вместе с каптан-пашой, ушел к султану. Через короткое время пришли за князем и повели его туда же, накинув на него куний кафтан. Представ перед султаном, князь приветствовал его, султан же ответил: отец твой много лет сохранял преданность мне, думаю, и ты будешь ему следовать. Князь вышел от султана, мы тоже все были в кафтанах, за вторыми воротами он сел на лошадь, подаренную султаном. Мы тоже сели в седла и отправились к нашему жилью. Чауз-паша ехал перед князем, провожая его до квартиры, и тут настал конец комедии и этому письму.
130
Константинополь, 16 decembris 1737.
Сегодня увидели мы, зачем живет человек на свете. Басня Эзопа оправдывается каждый день, ибо мудрец этот, даром что был язычник, всегда говорил истину. Однажды спросили его, что делают боги на небесах? Он ответил: все их дела — в том, кого возвысить, кого унизить, у кого отобрать, кому дать[437]. Это и случилось сегодня с визирем, который, вернувшись из лагеря, с большой помпой прошествовал по городу, хотя, может быть, и чуял, что будет, потому как вид у него был грустный. Едва оставил он знамя Магомеда во дворе султана и подошел к своему дому, как у него забрали печать, лишили его звания визиря, все его имущество конфисковали, а нынешний каймакам поднят был колесом фортуны на самый верх, чтобы сидеть там, сколько сможет. Имя его — Мехемет Дюмрюхчи[438]. К нам он до сих пор был добр, но мы пока еще не знаем, в чем тут дело. Этот визирь был главным таможенником, а умеет ли он воевать, видно будет. Это пускай у него голова болит, лишь бы он для нас был хорош. Доброго здоровья, кузина.
131
Константинополь, 25 januarii 1738.
Великий визирь вчера передал, что через три или четыре дня мы должны выступить для участия в войне, а чтобы сегодня мы пришли к визирю. Мы и отправились к нему с большой — мокрой — помпой, потому как был сильный ливень. Визирь усадил князя рядом с собой, через некоторое время велел принести кофе, на князя накинули куний кафтан, нам тоже выдали по кафтану. После этого визирь и князь встали, и визирь дал в руки князю этнаме[439], в каковом письме султан объявляет Йожефа Ракоци эрдейским князем. Князь тоже отдал визирю в руки договор, заключенный с Портой; они попрощались. И мы двинулись мочить наши кафтаны под дождем. После обеда султан прислал князю тридцать лошадей, половину из них составляли прекрасные кони, половину — обычные лошади, и к ним — венскую карету с шестью лошадьми. Словом, мы собираемся выступать, но собираемся по уже установившемуся обычаю, то есть в великолепной суматохе, потому как послезавтра должны двинуться в путь, хотим мы того или нет. А потому больше писать не могу.
132
Дринаполь, 4 februarii 1738.
Милая кузина, вот и прибыли мы сюда, прибыли, можно сказать, вплавь, потому как все время брели по грязи; но надо сказать и о том, как мы отправились из столицы. Закончив там комедию, а произошло
