за собой она не притворила, и Агне увидела, что дождь разошелся вовсю, но молнии сверкают все реже и реже. Из подола тетя Марике вытащила мокрого котенка, поцеловала его в лоб и пустила на пол, но котенок не побежал, только мурлыча ластился у ее ног.
— Не плачь, Винцялис, цыц! — прикрикнула на него тетя Марике.
— Не прогонишь, тетя? — заговорила Агне. — Видишь, дождь в гости пригнал.
— Сиди, коли пришла, — Тетя Марике безразлично и холодно оглядела племянницу. Взгляд ее, словно сквозняком, опахнул Агне. — Не съели они тебя еще?
— Кто «они»?
— А батюшка твой с этой немкой. Моих детей зарезали, а теперь своих поедом едят. Винцялиса-то я им не отдам, вишь, как промок. — Тетя Марике, присев на корточки, гладила котенка, не сводя с Агне пронзительных глаз.
— Что ты, тетя! Ведь твой Винцас теперь на маляра учится. Я слыхала, дядя Дукинас в Каунас его отвез.
— Нет, вот мой Винцялис, — тетя Марике подхватила котенка, чтобы поцеловать его в лобик. — А старшего Винцаса больше нет. Зарезал его твой отец, и все!
Агне молчала, сраженная логикой, доступной одной только Марике. Лафундийские конюшни, когда она появилась здесь, перестали казаться Агне уютными, превратились в пугающее напоминание о господине Кунделисе, Савиче, Ярмеше.
— Почему отец? — Она понимала, что тетя Марике ничего ей не объяснит, но все, что говорилось об их семье, ей хотелось знать и запомнить.
— А кто же еще? Только Ярмеш сильнее Йонаса. Слыхала, дал Каволюс Ярмешу квартиру на пятом этаже? Ярмешу — на пятом! Что Ярмешу там делать? Где коня-то держать? Так он и на пятый этаж привел коня! Ярмеша-то он не зарежет, я нынче на Йонаса в милицию заявила. Пускай своих детей режет, пока солдаты у него паспорта не спрашивают. Он ведь без паспорта, его паспорт Ярмеш нашел. Да, да, нашел, он теперь не крадет… А я, глянь-ка, Винцялису материал купила. — Она развернула мокрый сверточек — два лоскута красного шелка. — И у тебя платье красивое, будете оба с моим Винцялисом красивыми…
В открытую дверь Агне видела кузницу Дукинаса. Возле нее уже стояла черная «Волга» с Тикнюсом за рулем, а сам Дукинас торчал под дождем, пытаясь сообразить, куда это запропастилась Агне.
Агне уже хотела было крикнуть — здесь, мол, я — и бежать к кузнице, но высохшая рука тети Марике вцепилась вдруг в подол ее платья.
— Погоди! Ты ведь добрая. У тебя такое платье! Ты никогда не обижала моего Винцялиса, и мне пальто и блузку с красными кружавчиками подарила… Погоди! У меня тоже для тебя кое-что есть.
Тетя Марике вытащила из потаенного угла узел тряпья и так долго ворошила его, что Агне показалось: дождь давно прекратился, снова светит солнце, а Тикнюс сигналит как сумасшедший. Давно следовало удрать отсюда, оставить дремлющих лошадей, все еще тяжелый запах дубильни, карбида и анодии. Однако ноги были словно чужими, и Агне не двинулась с места, пока тетя Марике не вытащила что-то, завернутое в черный сатин, зубами развязала затянутый узел и, словно некую драгоценность, извлекла из свертка чуть поблескивающий стеклянный прямоугольник. Агне не сразу сообразила, что тетя Марике хочет отдать ей зеркальце, найденное Матасом Смолокуром, зеркальце Агнешки Шинкарки! То самое, о котором столько лет ходили по Таурупису легенды, о котором возвещалось с амвона, то самое, которое с пристрастием осматривала созданная вольнодумцами комиссия. Амальгама совсем помутнела, кое-где даже почернела или просто стерлась. Агне смотрела в него так и этак, но в стекле мелькал лишь блеклый отсвет. Эту вещицу уже и зеркалом трудно было назвать. Радужные крапинки блестели не только на том месте, где когда-то при желании можно было усмотреть свое отражение, но и по всей поверхности стекла.
— Только тебе отдаю, Агнюшка, — тетя Марике прижалась к Агне, чтобы и самой заглянуть в зеркало. Кто знает, может, с тех пор, как они вместе с Ярмешом смотрелись в него, она так и не разворачивала черного сатина. — Только тебе! Захочешь увидеть, кто тебя любит, взгляни… Я вот Ярмеша вижу. И Винцялиса. Смотри, смотри, вон он!
Агне, ясное дело, никого не видела. Она твердо знала: все, о чем болтали в Тауруписе и что теперь говорит тетя Марике о прабабкином зеркальце, сплошной вымысел, брехня! Одно странно — почему же она волнуется? Потерла пальцами холодное гладкое стекло, будто хотела смахнуть крапинки или пыль, мешающие ей увидеть то, что видела тетя Марике. А там туман! Тогда Агне крепко зажмурилась, почувствовала, как сморщилась кожа на лице, словно на нее жаром пахнуло. И вдруг глазные веки превратились в толстую корку и будто покрылись изнутри серебряной амальгамой — она явственно увидела Спина. Брат с обидой — уголки губ опущены, две бороздки бегут от них к подбородку — что-то говорил ей, Агне. Что говорил, слышно не было. Только по движению губ можно было догадаться.
«Эх, сестренка! — беззвучно шептал Спин. — Неужто не видишь, какие устаревшие взгляды у нашего отца, у всеми уважаемого Йонаса Каволюса?! Считает себя мудрым, хочет указать дорогу каждому из своих детей, а жизнь будто смеется над этой его мудростью. Если ты еще не поняла этого, тогда испытай — попробуй шагать по пути, выбранному для тебя отцом. Он никуда не приведет. Это лишь его собственный путь. Наш ведет из дома, а не домой. У нас нет дома. Поэтому и я, и ты убегали из Тауруписа. И до сих пор продолжаем бежать. Есть семья — мать, отец, братья, сестра, — отличная квартира, набитая добротными вещами, а дома нет… Что сегодня день моего рождения, помню только я один. Что выдержишь ты вступительные экзамены, Каволюсы не забудут, но не потому, что ты им очень дорога… Не забудут, потому что я посоветовал им отпраздновать в этом году не дожинки, а День кузнеца, семейный праздник… Без плакатов, без докладов…»
Агне тоже беззвучно шептала, повторяя слова Спина, и тетя Марике испуганно пятилась от нее в глубь конюшни, где фыркали Метеор, Фиалка, Гром и другие таурупийские рысаки.
Так вот оно что! Сегодня день рождения Спина. Вот о чем надо было сказать Дукинасу. Но для него уже одно ее желание поехать в Каунас — закон. Милый, добрый дядя Дукинас! И вдруг ей снова стало тепло и уютно. Теплом веяло отовсюду — от каменных стен, от проволочных перегородок между стойлами, от лошадиного дыхания… И тепло это заливало душу Агне, пораженной тем, что есть люди, которые с радостью готовы исполнить любое ее глупое желание, даже не спросив толком, зачем и почему.
Дождь почти кончился. Подобрав платье, чтобы легче было бежать по клеверной
