— Я должен вас обрадовать, — сказал Громбац. — Вы остаетесь в батальоне.
— Я так и думал, — с облегчением произнес Катнич. — И до каких же пор?
— До победы, комиссар! — Громбац заметил нас. — Доброй ночи, друзья. Кто здесь Корчагин?
Иован весь сжался:
— Я.
— У меня для вас отличные новости. Поздравляю, лейтенант Корчагин. Вы теперь офицер. У нас, как и в Красной Армии, введены офицерские звания. Началось их присвоение.
Громбац повернулся ко мне:
— И о вас не забыли, Загорянов! Вы утверждены в должности командира роты. А вот вам, друже Янков, не повезло. Штаб корпуса вас не утвердил командиром батальона. Командовать Шумадийским батальоном будет капитан Вуло Куштринович. Личное распоряжение генерал-лейтенанта Кочи Поповича.
Громбац привстал на стременах, скрипнув кожаной подушкой седла.
— Имеются важные предписания, поэтому прошу зайти к новому командиру. О своем назначении он уже знает.
Куштринович действительно поджидал нас в своей палатке. Перед ним на ящике от итальянского пулемета «Бреда» лежала большая карта, и он на ней что-то размечал.
— Салют, друзья! Входите! — сказал он густым, довольным голосом. — Присаживайтесь.
Крупное лицо его, с багровым рубцом во всю щеку, уже слегка опушенное рыжей бородкой, выражало чувство полного удовлетворения: наконец-то он занял командный пост в партизанской армии!
Приказ за подписью Поповича, что привез Громбац, резко расходился с указаниями Арсо Иовановича. Командир корпуса писал:
«Приказываю всем частям оставаться на своих местах и отражать нападения противника. Строжайше запрещаю какие бы то ни было передвижения без моего ведома. В случае нарушения виновные будут немедленно и беспощадно наказаны».
Куштринович прочел это с чувством, с расстановкой и добавил:
— Я предвижу, что западные союзники скоро придут на Балканы. Мало вероятно, чтобы советские войска их опередили. Что касается Тито, то он был, как сообщил мне Громбац, в Бари, а сейчас находится на острове Вис в полной безопасности, под охраной английского военно-морского флота и авиации. Все хорошо!
Когда мы с Кичей возвращались в роту, он сказал с горечью:
— Вот и кончилось мое командование. Возвращаюсь в исходное положение. Ну, что же, это даже лучше! — Он оглянулся по сторонам. — Знаешь, Николай, я начинаю что-то плохо разбираться в том, что происходит. — Он присел на пень. — Почему Тито уехал из Бари на остров Вис, а не вернулся к армии?
Он посмотрел на темное небо, на запутавшийся в черной хвое сосен светлый рожок месяца.
— Вис… Далеко это. Далеко от нас. И знаешь, что меня еще удивляет? Почему некоторые главные магистрали в восточных районах, где немцы интенсивно маневрируют, оказались почти не разрушенными, а там, где противник мало передвигается, например, на линии Сараево — Мостар, все сметено по этому идиотскому плану «Ратвик»?..
Кича помолчал.
— Видно, только историк во всем этом разберется… А сейчас, пока я официально еще не сдал командования Батальоном Куштриновичу, приказываю тебе; езжай скорей к Перучице. Скажи ему, что все бойцы горят желанием идти в какой угодно трудный бой, чтобы выполнить директиву Иовановича, а комкор велит стоять на месте. Кого слушать? Куштринович, конечно, будет выполнять приказ Поповича. А это значит — дать немцам возможность свободно тут маневрировать. Положение серьезное.
— Если бы мне связаться с нашими из миссии! — невольно вырвалось у меня.
Кича встал.
— Я к тому и клоню, Николай! Из штаба бригады это легче сделать. Ты должен обо всем рассказать советским товарищам. Добирайся к своим. В добрый час, дружище! Лаушек знает дорогу, поезжай с ним.
Нечего и говорить, с какой радостью я вскочил на коня, захватив с собой письма в адрес советской военной миссии и на имя Арсо Иовановича.
Милетич и Радович проводили меня до границы лагеря. Мы с Лаушеком покидали его украдкой.
— Возвращайся! Выручай нас! — шепнул мне Иован».
7
«…Под копытами наших лошадей с хрустом ломался валежник. Хвоя высокого лохматого можжевельника колола нам лица, дубы и орешник выбрасывали поперек тропы свои тугие, хлесткие ветки — только успевай нагибаться.
Было уже около полуночи, когда мы с Лаушеком услышали, наконец, рокот бегущего по камням Уваца. Раздались окрики часовых. Я сказал пароль.
— Смерть фашизму! — отозвался один из часовых, когда мы подъехали совсем близко.
— Свобода народу! — ответил уверенно Лаушек.
Нас внимательно оглядели и после коротких объяснений пропустили на залитую ярким лунным светом поляну. Мы спешились. Под вековым дубом стояла пастушья колиба,[75] в которой помещался штаб бригады.
Из колибы отчетливо доносился торжественно-мерный и гулкий бой часов, сопровождаемый короткими гудками автомобилей. Это такое до боли знакомое, родное… Кремль… Москва… Я мгновенно перенесся воображением за тысячи километров отсюда, на Красную площадь, к старинным зубчатым стенам, к мавзолею Ленина и стройным голубым елям возле него. Сердце усиленно застучало… Когда же, наконец, я увижу все это?!
Лаушек взял меня за руку.
— Москва! — прошептал он. — Как будто она совсем рядом…
— Москва, — повторил я одним дыханием, вкладывая в это слово всю силу своей тоски по родине, всю боль разлуки со своими близкими.
И это слово укрепило меня в принятом решении. Я переступил порог колибы, освещенной несколькими лампами.
В хижине было людно. Командиры слушали гимн стоя, сняв пилотки, в глубоком молчании. Когда прозвучал последний протяжный аккорд, Перучица, сразу узнав меня, подошел ко мне сияющий и радостный.
— Здраво, друже лейтенант! Каждую ночь мы слушаем голос Москвы, узнаем о ваших победах. Каждую ночь! — с горячим чувством произнес он.
Перучица показался мне в этот раз особенно симпатичным. Было в нем что-то энергичное и твердое, ощущалось сознание силы и веры в себя. «С ним легко будет договориться», — подумал я. Совсем иное впечатление производил Магдич. Он был, видимо, чем-то удручен. Ничего не сказал мне, только пожал руку.
— Замечательные вести! — восторженно говорил Перучица. — Все события на Западе — мелочь по сравнению с русским наступлением! В Белоруссии окружено тридцать немецких дивизий, взято огромное количество пленных. Сейчас борьба идет на границах Восточной Пруссии на реке Висле. Удар направлен в самое сердце Германии. Сталинский удар… К нам приближается Третий Украинский фронт! Да! Знакомьтесь, другови! — спохватился Перучица, обращаясь к находившимся в колибе работникам штаба. — Это советский офицер Загорянов.
В смежной комнате за дощатой перегородкой затрещал настраиваемый радиоприемник. И вдруг оттуда донеслось:
— Нельзя ли потише, орлы!
Люди, окружившие меня, смущенно примолкли.
Магдич с озабоченным видом ушел в соседнюю комнату. Радиоприемник перестал трещать, послышались позывные английской радиостанции «Сандей таймс».
— Грубый человек наш новый начальник ОЗНА, — сказал мне Перучица, покосившись на перегородку. — Он был председателем корпусного трибунала, но после того случая под Синью — помните? — Ранкович понизил его в должности и недавно прислал к нам. И кличка у него подходящая: Громбац — Громовержец. Он только что вернулся из вашего батальона. Наверное, кратчайшей дорогой-то вы не вместе приехали.
— У меня есть поручение от Янкова информировать вас о наших делах, — понизил я голос и рассказал о Куштриновиче и Катниче, которых бойцы не хотят признавать своими командирами.
Выслушав меня, Перучица грустно развел руками:
— Что поделаешь! Мы с Магдичем стояли за то, чтобы батальоном командовал Кича Янков, а политкомиссаром был Корчагин. Но Громбац, связавшись непосредственно со штабом корпуса, сообщил, что наше решение отменено. Ведь всеми кадрами у нас ведает Ранкович. С ним не поспоришь. Тут уж ничего не поделаешь…
— А где сейчас советская военная миссия? — спросил я с нетерпением.
— Точно сказать, где она, трудно! По-видимому, на Висе. У нее много дел! — оживился Перучица. — Шутка ли, организовать снабжение нашей армии из баз, которые находятся где-то на Украине. Самолетам надо ночью перелететь через Балканы и успеть вернуться. Англичанам и американцам, должно быть, стыдно! Русским летчикам приходится возить за тысячу километров то, что наши западные союзники за один час могли бы доставить со своих итальянских баз. Но это между прочим. А вам не терпится своих увидеть? Понимаю. К сожалению, это пока невозможно.
— Но почему, почему, друже командир?
— Во-первых, потому, что до верховного штаба добраться сейчас не так-то легко. А во-вторых, начальство желает, чтобы вы и впредь передавали свой опыт непосредственно бойцам.
