— Вас ждут, сын мой, — настойчиво повторил прелат, жестом приглашая следовать за собой.
Тито колебался. Что ему до резиденции папы? Но, в конце концов, почему же и не пойти, хотя бы из простого любопытства, черт возьми! Кроме того, опасных свидетелей нет, в Югославии не узнают… И он, еще раз оглянувшись по сторонам и на генерала, ушедшего в благоговейное созерцание, важной поступью направился вслед за прелатом к выходу из собора…
На обратном пути Маклин завез Тито в рабочий квартал Рима Сан Джовани, где они осматривали уже не античные руины, а совсем современные, еще свежие развалины. Потом — в городок Монте-Кассино, от которого сохранилось одно только название.
Тито воочию убедился в эффективности американских стратегических бомбардировок.
— Нечто подобное, господин маршал, вы будете иметь возможность наблюдать теперь и в Белграде, — заметил Маклин с циничной улыбкой.
Но ни напоминание о страшной участи Белграда, ни даже невольно промелькнувшая в сознании мысль о югославских партизанах, которые, истекая кровью, отбивают седьмое наступление немцев в то время, как их главнокомандующий прогуливается по Италии, не испортило хорошего настроения Тито. Он сохранял полное спокойствие и при встречах с премьер-министром нового королевского югославского правительства Иваном Шубашичем. Встречи эти устраивал Маклин, но сам на них не присутствовал, деликатно давая этим понять, что внутренние югославские дела его вовсе не интересуют…
Так продолжалось до того дня, когда над Неаполем появился неуклюжий английский самолет «Йорк» с десятком охранявших его истребителей.
Прилетел Уинстон Черчилль.
10
Приезд премьер-министра Черчилля в Неаполь вызвал в штабе фельдмаршала Вильсона большое оживление, а у Арсо Иовановича — надежду, что, может быть, удастся быстрее завершить военные переговоры. Оставалось лишь внести ясность в вопросы, по которым принципиально было достигнуто соглашение еще в Казерте. Но оживление на другой же день спало, и снова английские и американские офицеры, уклоняясь от рассмотрения конкретных мероприятий, стали уводить переговоры в дебри общих рассуждений, выдвигать всякого рода условия, абсурдные требования, подчас бестактные и грубые.
Арсо возмущало также и то, что стол, за которым происходили дебаты, был загроможден не столько оперативными картами и необходимыми материалами, сколько бутылками и расписными статуэтками. Видимо, эти гипсовые сатиры, вакханки и амуры, взятые «на память» из музеев и дворцов Неаполя, вина марсала и мальвазия из погреба иезуитов интересовали штабных офицеров куда больше, чем сами переговоры. Арсо то и дело напоминал союзникам о насущных, неотложных нуждах НОВЮ. Но даже опытный переводчик не всегда мог уловить в их путаных ответах нить здравого смысла и, чтобы спасти положение, пускался в длиннейшие импровизации, которые произносил таким же, как и у его шефов, разомлевшим и скучным голосом.
Одну только мысль союзники высказывали без обиняков, довольно настойчиво — о необходимости высадки в Югославии их войск, на что Арсо не соглашался.
Пришлось опять отложить заседание. Еще один потерянный для Арсо день.
Вечером, после дебатов, длившихся с полудня, Арсо, очень усталый и раздосадованный, вышел из штаба Вильсона.
Над домами еще текли потоки дневного зноя, но ветер дул с моря, и прохлада прильнула к разгоряченному лицу Арсо. Он с отрадой и чувством успокоения вобрал в себя свежесть, напитанную ароматом цветов и зелени, принесенную ветром из сквера Национале.
Подойдя к киоску с кадкой льда на прилавке, Арсо залпом выпил стакан лимонного сока с водой. Потом минуту стоял в задумчивости на углу улицы перед нишей со статуей святого. Лампадка тускло освещала темно-зеленое каменное лицо; но оно показалось Арсо более одухотворенным и живым, чем лица всех тех офицеров, с которыми только что расстался.
Арсо ускорил шаги. Шум и гам рвались из распахнутых дверей и окон отеля «Вашингтон». Он уходил от крикливого и резкого, уже порядком надоевшего ему гомона английской речи, от раздражающего гудения «джипов», беспрерывно подкатывавших к отелю после «экскурсий» по дворцам и замкам, и с удовольствием погрузился на узкой и темной Санта Лючиа в сдержанно-шумную, певучую жизнь неаполитанской набережной.
Он любил бродить тут, смешавшись с толпой итальянских рыбаков, жизнерадостных, несмотря на все бедствия войны. Среди них скорее забывались неприятности. Жизнь бурлила здесь, как стремительная река в тесных берегах. Только когда проходил по улице военный патруль, она затихала, прорываясь лишь робким звуком тамбурина, скорбью, изливаемой волыночником перед изображением Мадонны, или тихой страстной песенкой под приглушенное щелканье кастаньет. Патруль исчезал, — и опять лавочники с азартом зазывали прохожих, хотя на прилавках у них не было ничего, кроме кораллов, брошек из лавы и черепаховых гребней; а полунагие мальчишки, вынырнув из темноты, настойчиво предлагали омаров и устриц.
У парапета набережной Арсо остановился.
Волны с колеблющимися лепестками света от фонаря, с шипением бились о каменные глыбы. Даль сливалась с черными силуэтами кораблей и с темно-синим небом, на котором необычайно ярко сверкали южные звезды. А где-то наверху, оправа, на крутизне, белели домики, точно выстиранное белье, развешанное на веревке…
Нахлынули воспоминания о труженице-матери, об отце, погибшем в первую мировую войну, о жене и двух маленьких дочках, младшая из которых, Зоя, названная в честь русской Зои Космодемьянской, совсем еще крошка. Как-то живется сейчас детям с бабкой и больной туберкулезом матерью в глухой черногорской деревушке Пипери? Мысль о семье больно сжала сердце Арсо.
Вдруг у одного из домов на набережной кто-то отвратительно замяукал, кто-то начал свистеть и взвизгивать. Янки закатывали «серенаду» под окном, в котором мелькнул женский силуэт.
Арсо свернул в ближайший переулок. Но не успел сделать и сотни шагов, как услышал плач женщины, тяжелые шаги.
«Опять!» — с возмущением подумал он.
Женщина упиралась, хватаясь за стены домов, за водосточные трубы. Ее плач, с хрипами и стенаниями, надрывал сердце.
Арсо решительно встал на пути трех американских моряков.
— Куда вы ее ведете? — спросил он строго, с трудом подобрав английские слова.
Вместо ответа матрос уперся дулом автомата ему в бок и принудил его сойти с тротуара, почти отбросил.
С трудом удержавшись на ногах, Арсо при свете из окна увидел перекошенное лицо американца и рядом большие, блестящие от слез, умоляющие глаза итальянки.
— Отпустите вы, негодяи! — гневно вскричал он.
Ободренные повелительным тоном его голоса несколько неаполитанцев, шедших поодаль за моряками, сразу набросились на них и вырвали девушку.
Янки, сначала растерявшиеся от неожиданности, опомнились. Изрыгая проклятия, принялись было избивать «негостеприимных лаццарони». Но толпа вокруг угрожающе росла, и они поспешно юркнули в какой-то винный погребок, из которого доносилась музыка их дикого танца «буги-вуги» и откуда к утру военный грузовик увозил мертвецки пьяных.
— Хуже немцев, — заговорили между собой неаполитанцы, яростно жестикулируя.
— Новое нашествие!
— У меня они взломали кладовую.
— А мне за товар всучили фальшивые доллары.
— В пансионе вдовы Караччо поломали всю мебель.
— Разграбили королевский дворец…
— Когда же они отсюда уберутся?
Арсо чутьем понимал смысл этих речей, и щеки его горели от возмущения. Ничего себе — союзнички! Вчера он был свидетелем, как янки избили за что-то старого рыбака, как они ради потехи заставляли десятилетнего мальчика нырять на дно залива за мелкой монетой. В штаб-квартире Вильсона Арсо рассказал о непозволительных поступках нижних чинов, порочащих честь и достоинство военно-морского флота США. Офицеры, не дослушав его, лишь рассмеялись:
— Это ж просто невинные шалости, сэр!
— Наши моряки ведут себя в чужих портах точно так же, как и моряки всего мира.
— Не хочет ли мистер Иованович заступиться за здешних мерзавцев?
— Позвольте, — возразил Арсо. — Какие же это мерзавцы? Это народ, хозяин города, страны. Не следует злоупотреблять их чувством уважения и благодарности. Зачем оставлять после себя дурное впечатление?
Офицеры расхохотались еще громче:
— А, может быть, мы и не уйдем отсюда?!
— Нам здесь очень приятно.
— Неаполь — это мечта, как сказано в наших путеводителях. Но увидеть его, а потом умереть — ерунда! Мы предпочтем остаться тут живыми…
Фривольное настроение не покидало офицеров даже после того, как Арсо предложил им перейти к делу. Переговоры не продвигались вперед. Арсо понял, что офицеры просто тянут и сами не могут ничего решить. Видимо, все зависит от встречи Черчилля с Тито.
