Врач, очень серьезный молодой человек, в обращении со мной которого чувствовалась почти материнская заботливость, сказал мне спокойно и уверенно:
— Вы слишком мало ели и слишком много работали на протяжении последних пяти или шести месяцев. Вы истощены, и силы ваши на исходе, исчерпаны почти полностью. Больше черпать не из чего. Вам нужно лежать и отдыхать, как рекам, замерзающим на зиму. Спокойно лежите и ждите.
Но стоило мне заснуть, как я опять оказывался в грузовике, такой же, как все, съежившийся от холода; все вонючие, дрожащие, нагие, сбившиеся в кучу, чтобы согреться, — все, кроме одного. Тот один лежит в одиночестве у запертых дверей, неподвижный, холодный, и рот его наполнен свернувшейся кровью. Он предал нас. Он ушел один, бросив нас, бросив меня. Я просыпался в бешенстве, дрожа от бессильной ярости, которую сменяли бессильные слезы.
По-видимому, я был серьезно болен, — потому что помню некоторые проявления очень высокой температуры и врача, который провел у моей постели ночь, и, может быть, даже не одну. Я не помню этих ночей, но я смутно припоминаю, как я говорил ему, слыша жалобную, плачущую интонацию в собственном голосе:
— Ведь он мог остановиться! Он же видел стражников… И несся прямо под выстрелы…
Молодой врач долго молчал, прежде чем спросил:
— Вы хотите сказать, что это было самоубийство?
— Возможно.
— Ужасно говорить такое о своем друге. Я не верю, чтобы Харт рем ир Эстравен мог так поступить.
Я забыл, с каким презрением эти люди относятся к самоубийцам. Это для них отнюдь не является делом выбора, как для нас. В их представлении это именно отказ от выбора, акт предательства по отношению к самому себе. Для кархидца, если бы он прочел нашу Библию, преступление Иуды состояло бы вовсе не в предательстве Христа, но в действии, которое ведет к такому отчаянию, которое отнимает надежду на прощение, преображение, жизнь, в действии, которое, ведет к самоубийству.
— А вы не называете его Эстравеном-изменником?
— Я никогда так его не называл. Очень многие люди не поверили этому обвинению, господин Ай.
Но я не нашел в этом никакого утешения и воскликнул с болью:
— Так зачем же его застрелили? Почему его нет в живых? Он ничего не ответил мне, потому что ответа на этот вопрос не было.
Меня ни разу официально не допрашивали. Спрашивали меня, каким образом мне удалось выбраться с фермы Пулефен и каким образом я оказался в Кархиде, спрашивали, кто является адресатом-получателем зашифрованного послания, которое я передал с помощью радиостанции, и каково было содержание сообщения. Я ответил на эти вопросы, и эта информация была передана прямо в Эргенранг, самому королю. Сведения о корабле, как мне кажется, хранились в тайне, но информация о моем бегстве из орготского заключения, о зимнем переходе через Лед, о моем пребывании в Сассинот передавались и комментировались совершенно открыто.
В этих сообщениях по кархидскому радио не упоминалось, однако, ни об участии в этом предприятии Эстравена, ни о его смерти. Но об этом и так все знали. Сохранение тайны в Кархиде является в большей мере вопросом такта, сдержанности, согласованного и всеми хорошо понимаемого молчания; отсутствием вопросов, а не отсутствием ответов. В бюллетенях новостей говорилось только о посланце, господине Ае, но все знали, что это Харт рем ир Эстравен выкрал посланца из рук орготов и прошел с ним через Лед в Кархид, чтобы изобличить орготов во лжи, поскольку Содружество сообщило о моей внезапной кончине, случившейся в Мишнори, от лихорадки хорм прошлой осенью… Эстравен довольно точно предсказал эффект, произведенный моим возвращением, единственной неточностью было то, что он недооценил эти результаты. Из-за пришельца из иного мира, который лежал больной в постели, ничего не предпринимал и ни о чем не беспокоился в своей комнате-камере в Сассинот, в течение десяти дней пали два правительства.
В Оргорейне падение правительства, как правило, означает, что одна группа сотрапезников сменила другую на ключевых постах. Одни тени укоротились, другие удлинились, как говорят в Кархиде. Фракция Сарфа, которая отправила меня в Пулефен, несмотря на то, что была поймана на лжи, и не в первый раз, удержалась у власти и на этот раз, но только до тех пор, пока король Аргавен не сообщил публично о скором прибытии звездного корабля. В этот же день все важнейшие посты перешли в руки Оубсли и его фракции Свободной Торговли. Все-таки я им пригодился.
В Кархиде падение правительства обычно означает отставку премьера и перетасовку в кворреме, хотя покушения на монарха, восстания и отречения от престола тоже случаются довольно часто. Тайб не прилагал никаких усилий, чтобы удержаться у власти. Моя цена в игре на международный шифгреттор плюс реабилитация (опосредованная) Эстравена предоставили мне такое подавляющее преимущество над ним, что он отрекся еще раньше, чем власти в Эргенранге узнали, что я вызвал свой корабль. Тайб использовал донос Тессичера, дождался сообщения о смерти Эстравена и подписал отречение. Это было одновременно и его поражением, и местью.
Как только Аргавен получил полностью всю информацию, он прислал мне приглашение, чтобы я как можно скорее прибыл в Эргенранг, а к письму приложил немалую сумму на расходы. Город Сассинот с достойной этого жеста щедростью отправил со мной своего молодого врача, потому что я чувствовал себя еще не очень хорошо. Путешествие это совершили мы на автосанях. Я запомнил только его фрагменты. Было оно неторопливым, без всяких приключений, с долгими остановками в ожидании того, чтобы снежный каток утрамбовал дорогу, с долгими ночлегами на постоялых дворах.
Могло это путешествие занять самое большее два или три дня, но мне оно показалось очень долгим, и я почти ничего не помню из него, до того момента, пока мы не въехали через Северные ворота в глубокие, полные снега и тени улицы Эргенранга. И я почувствовал тогда, что мое сердце как будто немного успокоилось, а рассудок прояснился.
До сих пор я чувствовал себя совершенно разбитым, и сознание мое было как бы раздвоенным, расщепленным. Сейчас же, хотя меня очень утомило даже это легкое и необременительное путешествие, я вдруг ощутил в себе какую-то силу. Была это, скорее всего, сила привычки, потому что наконец-то я оказался в знакомой обстановке, привычном окружении, в городе, в котором я прожил около года, где работал. Мне были знакомы здесь улицы, башни, мрачные дворцовые дворы-фасады и подъезды Дворца. Я теперь знал, что мне предстоит здесь сделать.
И поэтому впервые после гибели моего друга я совершенно четко осознал, что после его смерти я Должен довершить то дело, за которое он отдал жизнь. Я должен за него заложить замковый камень в арку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
