— Неблагодарный предатель! — воскликнул я. Но я имел в виду не Тайба, а Тессичера, предавшего старого друга.
— Да, это так, — согласился Эстравен. — Но я слишком многого от него потребовал, слишком непосильное бремя взвалил на его слабую душу. Послушай, Генри. Возвращайся в Сассинот.
— Я провожу тебя хотя бы до границы.
— Мы можем наткнуться на орготских стражников.
— Я останусь по эту сторону. Ну пожалуйста, прошу тебя!.. Он улыбнулся. Все еще тяжело дыша, встал и пошел дальше. Я шел за ним следом. Мы шли через маленькие заснеженные рощицы, пригорки и поля долины, являющейся предметом спора двух государств. Мы шли, не таясь и не прячась, открыто и беззащитно. Выцветшее белесое небо, рассеянный неяркий свет, и в нем — мы, два пятнышка тени, скользящие в нем, бегущие куда-то, пытающиеся убежать… Неровности почвы скрывали от нас границу, пока мы не приблизились к ней на расстояние двухсот метров, и тогда мы вдруг увидели ее как на ладони. Обозначена она была изгородью. Столбики изгороди всего лишь на несколько десятков сантиметров возвышались над снегом, их верхушки были выкрашены красной краской. С орготской стороны не были видны только следы лыж и к югу от нас — несколько маленьких фигурок.
— С нашей стороны есть стражники. Нужно подождать до темноты, Терем.
— Инспекторы Тайба, — со злостью прошипел он и свернул в сторону.
Мы обогнули небольшой холм, с которого только что съехали, и укрылись в ближайшем подходящем месте. Там мы провели весь день, в маленькой долине, заросшей деревьями хеммен с красноватыми ветвями, согнувшимися под тяжестью снега. Мы обсудили несколько вариантов дальнейших действий: пройти на север или на юг вдоль границы, чтобы выбраться за пределы этой особенно опасной зоны; пойти через холмы, расположенные на восток от Сассинот и даже вернуться на север в безлюдные, почти незаселенные районы. Но каждый из этих вариантов пришлось отвергнуть.
Пребывание Эстравена в Кархиде уже было обнаружено, и нам нельзя было передвигаться по Кархиду открыто, как это было до сих пор. Кроме того, мы не могли отправляться в сколько-нибудь продолжительные путешествия скрытно, потому что у нас не было ни палатки, ни продуктов, ни сил. Оставался только бросок через границу по прямой. Другого выхода не было.
Мы ютились в темном углублении под темными деревьями, тесно прижавшись друг к другу, чтобы хоть немного согреться. Около полудня Эстравен задремал, но я не мог заснуть, потому что был слишком голоден и очень замерз. Я лежал рядом со своим другом, находясь в каком-то оцепенении, пытаясь вспомнить слова, которые когда-то услышал от него: «Двое — это одно, жизнь и смерть сплетены…» Здесь было почти как в нашей палатке тогда, на Льду, только здесь не было ни палатки, ни еды, ни тепла. Не осталось ничего, кроме того, что мы были вместе, да и это должно было скоро кончиться.
Около полудня небо затянуло тучами, и температура начала быстро падать. Даже в нашем укрытом от ветра убежище стало слишком холодно, чтобы можно было сидеть без движения. Мы пытались двигаться, но у меня все равно после захода солнца начались такие же судороги, как тогда, в грузовике, когда нас везли в Пулефен. Казалось, что ночь никогда не наступит. Когда наконец синие сумерки сгустились, мы оставили свое укрытие и, прячась за деревьями и кустами, перебрались на другую сторону холма. Отсюда хорошо была видна линия границы — цепочка темных точек на светлом снегу. Никаких огоньков, никаких звуков, никакого движения. Далеко на юго-западе слабо светился золотистый отблеск огней маленького городка — одного из поселений Содружества Оргорейна, до которого Эстравен может дойти со своими ничего не стоящими бумагами, где будет хотя бы обеспечен ночлегом в тюрьме Содружества или в ближайшей ферме Содружества Оргорейна. Только здесь, в самую последнюю минуту, не раньше, до меня дошло, что именно мой эгоизм и молчание Эстравена скрывали от меня, куда он направляется и на что себя обрекает.
— Терем, — сказал я, — подожди…
Но он уже был на середине склона, великолепный лыжник, которому уже незачем было оглядываться на меня. Он несся стремительно, описывая длинную дугу и пересекая протянувшиеся по снегу тени. Он уходил от меня прямо под дула пограничной стражи. Кажется, оттуда что-то кричали, какие-то предупреждения или приказы, чтобы он остановился, что-то блеснуло, но я не вполне в этом уверен. Во всяком случае, он не останавливался, а несся к границе, и они его убили, застрелили прежде, чем он до нее добрался. Они не пользовались инфразвуковыми парализаторами, нет, они стреляли из дутышей, древних ружей, стреляющих зарядом рубленого металла. Они стреляли, чтобы убить. Когда я очутился около него, он умирал, отброшенный в сторону от своих лыж, с развороченной грудной клеткой. Я обхватил ладонями его голову, что-то говорил ему, но он уже не слышал меня. Единственным ответом на мои слова, полные любви к нему, было восклицание на языке без слов, на мыслеречи, вырвавшееся из хаоса распадающегося сознания: «Арек!..» И больше ничего. Я стоял на снегу на коленях, поддерживая его голову, пока он умирал. Это мне позволили сделать. Потом мне велели встать и увели меня в одну сторону, а его унесли в другую. Я шел в тюрьму, а он — во тьму.
20. Напрасная надежда
Где-то в своих заметках, которые он делал во время нашего перехода через Лед Гобрин, Эстравен удивлялся, почему это его товарищ стыдится своих слез. Я мог бы ему еще тогда объяснить, что здесь речь в первую очередь идет не о стыде, а о страхе. Сейчас, вечером, когда умер мой друг, я шел долиной Синот в холодную страну, лежащую за границей страха. Там я убедился, что можно плакать сколько угодно, все равно это не помогает.
Меня доставили в Сассинот и отправили в тюрьму, поскольку я находился в обществе изгнанника, и потому еще, наверное, что они не знали, что со мной делать. С самого начала, даже еще до того, как пришли официальные распоряжения, ко мне относились хорошо. Местом моего заключения в Кархиде служила меблированная комната в Башне Электоров в Сассинот. В ней был камин и радио, и я получал обильное питание пять раз в день. Особого комфорта здесь, конечно, не было. Кровать была жесткой, одеяла — тонкими, пол — голым, воздух — холодным, словом, обычная комната в Кархиде. Зато ко мне прислали врача, в чьем голосе и прикосновении было благотворное утешение, которое было бы невозможно найти во всем Оргорейне. Мне кажется, что после его визита двери в мою комнату остались открытыми. Я понимаю, что мне очень хотелось их закрыть, потому что из коридора тянуло пронзительным холодом, но у меня не хватало ни сил, ни решимости встать с постели и закрыть двери своей тюрьмы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
