День 2 января на участке кубинцев и всей 39-й дивизии прошел в усиленной артиллерийской перестрелке. С Джили-Геля до поздних сумерек доносился огонь. Поздно ночью полком 39-й дивизии было сообщено, что фронт противника в районе села Илими прорван 4-й Кавказской стрелковой дивизией, и в то же время полкам было приказано немедля атаковать противника. Через час полк перешел в наступление, но противника в окопах не оказалось. Он еще с вечера в паническом страхе, боясь быть отрезанным у себя в тылу, бросил позиции и начал поспешно отступать. Только к рассвету конным частям, присланным к 39-й дивизии, удалось установить связь с отступающим противником. Утром 3 января штаб корпуса сообщал, что 4-я Кавказская стрелковая дивизия, прорвав фронт у Илими 2 января, безостановочно продвигалась к Кепри-кею и к рассвету совместно с Сибирской казачьей бригадой начала преследование противника в направлении Гасан-Калы. К полудню полк был у Кеприкейского моста и спустя несколько часов получил приказ двигаться на Гасан-Калу. К вечеру 4 января кубинцы совместно с частями 1-го Кавказского корпуса приближались уже к восточным фортам крепости Эрзерума, куда спешили укрыться разбитые и расстроенные турецкие корпуса. Одновременно с действием частей 1-го Кавказского корпуса Туркестанский корпус в ряде упорных боев опрокинул противника и так же победоносно приближался в Каргабазару к северным фортам крепости.
Отряд генерала Чиковани приближался к фортам с южной стороны.
Решительное сражение, начатое нами в ночь на 29 декабря и окончившееся 4 января 1916 года, названное Азанкейским сражением, окончилось полным разгромом 3-й турецкой армии, у которой оставалась единственная надежда на спасение – неприступные форты крепости Эрзерума.
* * *Не понравился мне во время войны Петроград. Среди роскошных дворцов, величественных памятников оказалось много холодных сердец. Но как я, так, наверное, и другие офицеры, приехавшие на короткий срок с фронта, искали в столице России не сентиментальности, не какой-либо сердечности, а нас интересовал лишь вопрос отношения обывателя к войне. Возможно, что кратковременное мое наблюдение далеко не над всеми слоями общества не исключало ошибочных выводов, но мне думалось, что темп жизни громадного города и его настроение можно было уловить без труда. Первое впечатление, как мне показалось, было все для войны. Вместо былой блестящей толпы всюду встречался защитный цвет. Многие дворцы, особняки, клубы превращены были в госпитали и лазареты. На улицах в непрерывном потоке деловой толпы попадались навстречу массами офицеры, солдаты, сестры милосердия и лица в военной форме различных учреждений, созданных за время войны и получивших в армии ироническое название «Земгусаров».[156] Но всматриваясь дальше внимательнее в водоворот столичной жизни, пришлось убедиться, что интерес к войне у большинства жителей столицы занимал далеко не первое место. Конечно, в этом случае следует сделать исключение для тех многих тружеников, которые работали на войну не покладая рук с первых дней мобилизации.
Настроение петроградской массы, начинавшей играть в жизни, может быть, всей России первенствующую роль, представляло лично для меня большой интерес. Та толпа или масса, включающая в себя людей различных категорий и толков, еще год с лишком тому назад устраивавшая большие патриотические манифестации, чуть ли не требуя объявления войны, – сейчас была к событиям равнодушна. И если слово война не сходило с уст обывателя столицы, то его вчерашняя жертвенность собой и своим достоянием уже перестала существовать. И главное, что бросалось в глаза, что созданный, может быть, в силу необходимости, громадный тыл армии начал служить убежищем тем, которые хотели уклониться от обязанности идти на фронт. Я не берусь утверждать, но мне казалось, что если у союзников на каждого воюющего солдата работали пять-шесть человек в тылу, то у нас число таких работающих (призванных) было в два, а может быть, в три раза больше.
Несоразмеримая громоздкость нашего тыла частью объяснялась территориальными и хозяйственными условиями страны, но в то же время не подлежало сомнению, что большой процент призванных был совершенно излишним.
Эта ошибочная мера привела к тому, что тыл становился громадной обузой для государства, а неправильное его устройство привело к тому, что он сделался, как я уже выразился, тихим пристанищем для тех, кто решил больше не воевать. Создался, если можно так выразиться, особый тип «дезертира на законном основании», прозванного в действующей армии «тыловым ловчилой». Так или иначе, но этот тип прочно окопался в тылу на все время войны, подчас относясь не без иронии и цинизма к тому, кому надлежало идти в действующую армию. Это новое общество «спасения самого себя» глубоко пустило ядовитые корни в жизнь всего нашего государства.
Конечно, легко обнаружить какой-либо факт, даже общественного значения, но разобраться в нем, найти в нем, так сказать, причину всех причин и сделать на этот счет выводы – все это уже дело большого опыта и знаний. Настроение народных масс с начала войны можно было уподобить громадному метеору с чрезвычайно высокой температурой, упавшему на землю. Вследствие отсутствия новой поступающей тепловой энергии температура метеора начинает падать, и последний через некоторый срок превращается в холодный камень.
Так и наш народ, вспыхнув в начале войны горячим огнем любви к Родине, он с течением времени, очевидно, в силу какого-либо психологического закона, начал постепенно утрачивать в себе это высокое чувство. В этот серьезный момент жизни государства священной задачей всей интеллигенции являлось поддержать в народе этот огонь. Но, увы, у нас этими качествами интеллигенция не обладала. Вместе того чтобы показать собою пример жертвенности на алтарь родины, она первая начинает охлаждаться в борьбе против смертельного врага. Немцы говорят, что во Франко-прусскую войну французов разбил немецкий сельский учитель.[157] И действительно, надо только проследить в литературе, с какой настойчивостью и системой эти учителя проповедовали в народе идею о необходимости для Германии войны с Францией.
Таких сельских учителей у нас не было. Они были, но вместо любви к Родине они внедряли в народную толщу космополитизм и классовую рознь. И теперь в самый ответственный момент государства народ остался один на распутье. Он оказался огромным метеором, постепенно охлаждавшимся к своей судьбе.
Патриотизм, этот фундамент благополучия всякой страны в русской передовой интеллигенции, за малым исключением, сознательно игнорировался. Беря на себя смелость давать столь резкую критику русской общественности я, во имя справедливости, должен оговориться и сделать одно большое исключение. Неоценимые услуги были оказаны армии рядом крупных общественных организаций, во главе которых стояли лучшие сыны нашей Родины. Я не смею обойти молчанием беззаветную жертвенность собою русской учащейся молодежи, начиная со студентов. «Великая война, – часто приходится слышать, – это война прапорщиков». И сколько было правды в этой короткой фразе! Ненасытная жертвами война каждый день уносила в могилу сотнями, а может быть, и тысячами вчерашних студентов, гимназистов и реалистов. Но, к сожалению, события требовали не исключений, а самопожертвенности от всех. У нас этого не нашлось. Наряду с героизмом в русской и передовой среде стали выявляться несостоятельность духа и невыдержка характера. Получился старый русский исторический сфинкс, где одни умирали на фронте, другие прятались в тылу, а третьи находили себе забвение в вакханальной свистопляске. Было еще одно зло, правда, в ограниченном размере, но все же заметное и часто отражавшееся на благополучии фронта, – это начавшаяся тяга части офицерства, и даже кадрового, с фронта в тыл.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
