Пройдут года; молчаливое и быстротекущее время все сотрет на своем пути. Вновь пройдет плуг пахаря по этим бранным местам. Покосятся, а затем упадут кресты, сравняются с землей могильные бугры, но память о павших героях должна навеки остаться в человеческих сердцах.
Через полчаса, перевалив гору, я выехал напрямки к Азанкею. К сумеркам я покидал Кепри-кей с его историческим мостом через Аракс,[159] а к 10 часам вечера приближался к Гасан-Кале. Еще издали за несколько верст я заметил много костров и предположил, что это, наверное, бивуак какой-либо части. Через некоторое время над кострами стали появляться какие-то огненные замысловатые линии. Создавалось такое впечатление, что множество людей вертели над головами горящие головешки. Однако мои предположения показались мне фантастическими, и меня заинтересовала подлинная причина столь непонятной иллюминации. Я пошел переменным аллюром и минут через двадцать был у костров. По силуэтам фигур и по говору я узнал, что это были пленные турки. Вокруг них стояли конвойные дружинники. Слабо разбираясь в турецком языке, я все же понял, что пленные почему-то не поладили между собой.
– Что тут произошло у них? – спросил я у дружинника.
– Подрались между собой из-за хлеба, – ответил мне дружинник, – сперва кулаками, а потом начали головешками. И больно дрались, нескольким поразбивали головы. Пришлось унимать прикладами. Голод не тетка – рассказывали, что четвертый день не видели еды.
В Гасан-Кале пришлось провести всю ночь на ногах. Не только в домах, но, казалось, и на улице не было места. Это было какое-то столпотворение вавилонское, где люди, кони и повозки представляли собой непрерывную движущуюся массу. С рассветом я продолжил путь к полку по Эрзерумскому шоссе. В блеснувших лучах светлого морозного утра я увидел очертания Деве-Бойну, восточных высот, прикрывающих крепость Эрзерум.
Еще ближе, и я в бинокль узнал хорошо знакомый кубинцам с прошлой войны форт Узун-Ахмет. Я испытывал некоторого рода странное чувство. Мне казалось, что я прохожу местность, в которой я уже был несколько раз. Я почти без труда ориентировался в окружающих меня селах, выступающих на громадном снежном поле Пассинской долины в виде каких-то черных пятен.
Первое мое знакомство, и очень основательное, с будущим театром военных действий, в частности с Пассинской долиной, было в военном училище на уроках военной географии. Преподавал нам этот предмет Генерального штаба полковник Карнаухов.[160] Карты, рельефы, чертежи дополняли его прекрасные лекции, полные неисчерпаемого богатства его познаний тогда еще неведомой нам страны. На репетициях полковника мы не испытывали большого удовольствия, так как с нас требовалась всякая мелочь. Теперь же все это пригодилось и служило новым доказательством того, что на войне надо знать и противника, и его быт, и его местность, включительно до мелочей.
Шоссе носило следы отступления. По дороге и по сторонам ее валялись замерзшие трупы людей, лошадей, повозки, передки от орудий, оружие, патроны и т. п. Все убитые имели на себе следы шашечных ударов. Это были жертвы сибирских казаков, открывших преследование противника после прорыва его позиции.
Пройдя переменным аллюром около десяти верст, я свернул с шоссе на юго-запад по направлению к горам. Со стороны фортов была полная тишина, и только откуда-то издалека доносилась ружейная стрельба. Но вот со стороны Гасан-Калы показался аэроплан. Быстро покрывая пространство, машина пролетела надо мной и понеслась в направлении Деве-Бойну.
Через минут пять аэроплан был в разрывах неприятельских шрапнелей. Со стороны мне несколько раз казалось, что он пробит насквозь снарядом, но каждый раз я убеждался в оптическом обмане. Стальная птица продолжала лететь в сторону крепости и скрылась от моих глаз. Часа через два, переходя из одного ущелья в другое, я начал приближаться к селу Али-Бизергам, впереди которого шел учащенный ружейный огонь. В одном овраге, не доезжая до села, я увидел скрытыми полковых лошадей, кухни и часть обоза.
Оказалось, что в селе невозможно было держать лошадей из-за губительного огня противника. Оставив коня с ординарцем, я направился в село. Через несколько минут надо мной стали основательно посвистывать пули. Я, спеша найти себе укрытие, бросился к ближайшей сакле. Положение здесь было менее опасное, хотя пули продолжали назойливо щелкать. Позиции полка находились впереди на высотах, а в самом селе помещались резерв и штаб полка. По улицам, прижавшись к стенкам, стояли люди. Заметив меня, они знаками стали показывать мне, как удобнее и безопаснее пробраться вперед. После сравнительно долгого маневрирования по кривым улицам я наконец добрался до штаба полка, расположившегося в сравнительно большой и чистой сакле. Захлопнув за собой дверь, я остановился в просторной высокой комнате. В углу теплился очаг, а около него сидели на чем попало командующий полком и несколько офицеров. Снаружи доносились ружейная трескотня и щелканье пуль. Я был радостно встречен всеми, а капитан Родионов в шутку назвал мой приезд возвращением из командировки по Северному Ледовитому океану. Несмотря на общий смех, я на лицах присутствующих заметил большую усталость.
Имевшиеся в моем портсигаре папиросы в момент были разобраны. Меня забрасывали вопросами о столичной жизни, о театрах, о дороговизне и о настроении в тылу. Рассказывая о чем-то, я был вынужден оборвать речь. Мне показалось, что комната, в которой мы сидим, покачнулась. Со двора донесся раскатистый сильный взрыв. Со стен на меня и сидящих посыпалась штукатурка.
– Это, брат, тебе не Мариинский театр, – сказал по моему адресу капитан Руссов. Неожиданный взрыв, прерванная мысль, очевидно, создали на моем лице какую-то кислую мину, вызвавшую у всех сильный смех. – Такие удовольствия бывают у нас каждый день. До вчерашнего дня сходило благополучно, но вечером взнесло на воздух целую саклю. Шесть человек убило, и около десятка раненых, – заметил командующий полком.
В сумерки я вышел из штаба полка и направился к своей команде. Маленькая деревушка находилась под огнем крепостной артиллерии. С воем, с грохотом, с каким-то неслыханным доселе прихлюпыванием летели в нас несколькопудовые снаряды. Они рвались с оглушительным гулом, поднимая громадные фиолетово-бурые столбы дыма, осколки стали и камней. Один снаряд взорвался на крыше соседнего дома. С треском и с воем понеслись через наши головы куски балок, столбов, а вместо дома остались лишь обвалившиеся стены.
Другой же, ударившись о землю, сыграл в чехарду, так как, не взорвавшись, проделал несколько скачков и остановился где-то за халупами на окраине села.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
