«Людям же нужно куда-то возвращаться», — отвечаю я.
«Дела нет. Есть небо и есть скот».
Кажется, он говорит сейчас о том населении, что относят к кочевникам. Они живут иначе, чем люди в городах. И война коснулась их иначе. Но искать их мы поедем завтра. Пока осматриваемся.
Мы с Хамди научились понимать друг друга. Я привыкла к его ломаной речи, многое слышу в интонациях. Что-то угадываю. Ему со мной проще — он возит туристов, опыт есть. Их здесь немного, этих любителей экстрима. Но все же на жизнь Хамди хватает. И другим, таким, как он.
Он смышленый, нахватался привычек от европейцев и американцев, заглядывающих сюда. И у меня на языке вертится вопрос, который я не могу не озвучить.
«Ты не думал уехать насовсем?»
«Думал. Пробовал. Вернулся».
Его дом разрушен. Понимание этого вторгается в тот момент, когда мы въезжаем в город. Дикая пробка. Перекрыта дорога.
«Что там?» — я наполовину высовываюсь из окна нашего джипа. Пыль, жара, снующие среди машин люди. И вижу примелькавшихся за эти несколько дней военных. Кенийские миротворцы.
«Машину подорвали», — это звучит буднично. Теракты в Сомали — вообще дело будней.
Шаповалов вскидывается и хватает камеру, намереваясь выскочить из машины.
«Телефоном снимай», — успеваю крикнуть я. Еще не хватало, чтобы отняли агрегат.
«Ща будет жир», — веселится Лёха. И нас несет в гущу. Нам — жир. У них — будни. Закономерное распределение».
Руслана отодвинула в сторону ноутбук и поморщилась.
Нифига не получалось. Слова не складывались и слов же не хватало. Неуловимо мелькала мысль, что пытается писать в духе «À propos». Интеллектуал чертов. Второй час ночи, а в Киеве — на час меньше. Интеллектуал спит. Наверное, спит.
Связи почти нет. Местные мобильные операторы здесь, на юге, едва работали. Это только в проспектах пишут, что покрытие — 70 %. Видимо, все оставшиеся непокрытые территории приходятся на Джубаленд. Или это величайший на*б, какой мог получиться именно в этом месте, в это время и с ними.
Интернет у Сабринах едва ловил. Чаще — не ловил вовсе. Но каждый вечер они пытались. А ей казалось, что ему это уже надоело. На прошлой неделе она сунулась в отель, чтобы поймать вай-фай. Там было терпимо. Егор не смог ответить — наверняка загруз на работе. Или и правда надоело.
Она скучала. До одурения. По стенам ходила — без него. И даже не подозревала, что так может быть сейчас, когда по своей воле, когда действительно потому, что сама хотела. Вытащила мобильный и уныло воззрилась на экран. Ни одной палки, демонстрирующей наличие связи. Жопа мира.
И все-таки решительно набрала сообщение:
«Вдруг дойдет. Без тебя здесь даже небо красное. Кошмарный цвет».
Кстати о небе
Будильником послужил сигнал входящего смс. Лукин проснулся сразу же, схватил трубку, та традиционно зависла в самый неподходящий момент. Наконец, сообщение открылось. Он прочитал его несколько раз.
Отбросил телефон в сторону, буркнув что-то неразборчивое под нос, и снова откинулся на подушку.
Экран не успел погаснуть, когда на нем быстро замелькали буквы набираемого текста, выстраиваясь в слова.
«Кошмарный цвет. Кошмарный цвет? Кошмарная жизнь! Тебе нравится?!»
Стер.
«Уверена, что не пропустишь обратный самолет?»
Начал заново.
«Дошло к утру. Руслана, я устал общаться с тобой раз в трое суток».
Удалить!!
«Без тебя нигде нет неба. Я скучаю!»
Кстати о скуке
— Ты в онлайне, ты в онлайне, ты в онлайне, — бормотала Руслана, сидя на диване в ресторане. Одном из трех более или менее приличных в этом диком портовом городе. Здесь появлялось ощущение, что за дверью на улице все-таки цивилизация. Три с лишним года назад в Западной Африке все это не имело значения.
Она ни к кому не была привязана. Все были пофигу. А тут за полторы недели пофигу стало всё, кроме того, что она не слышит его голоса сутками напролет. Кроме того, что без него она снова не помнит себя, как когда-то давно.
— Ты в онлайне, ты в онлайне, ты в онлайне.
Как назло, самой выйти в онлайн оказалось непростой задачей. Но — о чудо! — осуществимой. Пока им несли их мясо, Хамди оглядывался по сторонам. Он не очень часто забредал в рестораны. И не любил их. А Шаповалов потихоньку снимал официантов и интерьер. И несколько, совсем немного, белых людей, которые, как и они, оказались здесь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Зеленый кружок напротив фамилии Лукин. Руслана улыбнулась и сделала вызов.
— Алло. Руслана! Алло! — почти сразу услышала она. Услышать — услышала. Но нифига не увидела. На мгновение мелькнуло его лицо, потом экран пошел квадратами.
— Егор! Егор, привет! Ты меня слышишь? — затараторила она. — Я сейчас выключу видео, просто поговорим. Ты слышишь?
— Да, слышу. Как ты?
— Привет! — видеопоток остановлен. Звук выровнялся. — Я ем. Сейчас буду есть. А ты? Все хорошо?
Да просто замечательно!
— Нормально. Я тоже ем, но не сейчас, — рассмеялся он.
— Мы завтра едем в Босасо. Двадцать восемь часов пути, я пропаду. Но постараюсь выныривать.
— Угу.
— Что? Алло! Егоор?! Ты слышал?
— Слышал! Алло! Руслана, я слышал.
— Алло-алло! Черрт! Егор! Ал-ло!
Лукин с психом отрубил скайп и уставился в монитор, чувствуя себя проигравшим.
1:0 в пользу Босасо!
Кстати о Босасо
Если Сомали — это просто плохая идея, то Босасо — это охренительно хреновая идея.
Жаль, что подобные выводы приходят в голову слишком поздно.
Да и вообще многого жаль.
Когда в горло упирается кончик ножа — или чего там, в темноте не видно — жаль почти всего. Ее волокли куда-то по узкой глухой незнакомой улице, и она не знала, куда. Она здесь вообще ничего не знала. Кричать не могла — и от страха, и от того, что этот самый острый кончик ножа почти вонзался в кожу. Даже дышать трудно.
Секунды тянулись медленно, хотя она и отдавала себе отчет в том, что это секунды. Но ощущала только крепкий специфический запах пота мужчины, который крепко ее держал. И этот запах пополам с диким животным страхом вызывал у нее рвотный рефлекс.
Впрочем, здесь все вызывало рвотный рефлекс. С утра они ездили в лагерь для беженцев. И к этому она была готова. Почти напоминало бы развлекательную прогулку, если бы так сильно не коробило. Но Росомаха любила играть на контрастах. Ей нравилось в уродливом искать красоту. Она любила отражать изнанку. И часто отражение выходило искаженным, как в кривом зеркале.
Набродились и наснимали на приличный сюжет. Знать бы, как лучше приладить.
Потом черт дернул отправиться в клинику стабилизации. В Босасо пять амбулаторных программ. А они поперлись именно туда. Насмотрелись такого… Думала, что путешествие по Либерии и Сьерра-Лионе ее закалило. Хренушки. Эту пытку Росомаха выдержала с трудом. Даже у Шаповалова челюсть ходуном ходила, а уж на что сухарь, хоть и нытик. И только Хамди продолжал настаивать на обыденности, которая ее коробила.
До самого конца этого бесконечного дня, пока они не остановились в какой-то вшивой гостинице — вшивой в прямом смысле — она молчала. Молча писала, молча просматривала отснятый материал, молча лежала в постели, слушая, как сопят задрыхшие мужики. А перед глазами — кости обтянутые кожей да незаживающие струпья.
А потом ее прорвало.
Спят — ну, пусть спят.
Выскочив из комнаты, напоминавшей скорее тюремный каземат, она помчалась к океану. Туда, где тихо, и только стонут, качаясь на волнах, огромные железные монстры — рыболовные судна. Или пиратские.
Там можно дышать. Можно орать. Можно жалеть о том, что вообще принесло сюда. Сейчас бы спать — спокойно спать, чувствуя всем телом, как ее обнимают его руки и ноги. Они так по-дурацки спали всегда. Сплетясь в неразрывный узел, после которого у обоих затекали конечности и ломило позвоночник.
Неважно.
Она хотела. До крика, до боли в солнечном сплетении, до судорожного сокращения мышц — хотела к нему. Но вместо этого торчала на берегу Аденского залива и рыдала взахлеб. Вот что она здесь делает? Еще минус один день. И впереди две с половиной недели.
