– Твои придворные будут привозить тебе послания, пока ты в пути. И Рокамадур расположен не очень далеко от Пуатье или Бордо, – тихо выдвигала она свои доводы. Поведя рукой, Алиенора всколыхнула шелковый рукав, и вокруг нее распространился пряный земляной аромат духов, которыми она смачивала запястья. – По дороге ты можешь останавливаться у тех вассалов, которых захочешь увидеть, и заодно поддержишь добрые отношения.
Генрих сузил глаза, но ее предложение не отверг.
– Я подумаю, – сказал он.
Алиенора качнула головой и больше не уговаривала супруга. Потом он сделает вид, будто сам это придумал. Она же про себя решила начать сборы в дорогу.
* * *Генрих, Алиенора и их свита двинулись в паломничество к часовне Девы Марии в Рокамадуре. Ехали медленно: дневную жару пережидали в замках и монастырях, а на лошадей садились только прохладными утрами или в предзакатные часы и мягкие синие сумерки. Ничего утомительного, все размеренно и покойно.
Генрих путешествовал в простых одеждах. Каждое утро облачался в свежую льняную рубашку, свободно висящую вокруг тела, сверху надевал однотонную котту; наряд паломника довершала соломенная шляпа. Тот факт, что он ехал на превосходном скакуне в яблоках и его сопровождала большая свита, выдавал его высокое положение, но от иных атрибутов королевской власти Генрих отказался.
– Гарри взял все мое золото и драгоценности для своего турне по стране. Он хотел поразить английский народ богатством и блеском.
Алиенора рассмеялась. В последние дни ее чувства к Генриху потеплели; супруги по-прежнему оставались затерянными в водовороте времени.
– Ты думаешь, он их вернет?
После коронации их старший сын отправился в путешествие по Англии – тоже паломничество своего рода, с намерением ближе познакомиться со своими будущими подданными.
Генрих хохотнул, но потом посерьезнел:
– Мальчик испытывает пристрастие к красивым вещам, признаем это, и деньги утекают из его рук быстрее талой воды.
– Да, но ты же сам потакаешь этой его слабости.
– Он сын богатейшего короля во всем христианском мире, – ответил Генрих, – да и сам будущий король. Гарри еще предстоит многому научиться, чтобы стать настоящим правителем. С церемониями и пиршествами он уже справляется отлично, хотя иногда ему не мешало бы попридержать язык. Я позволил ему начать с торжеств и побрякушек, потому что это проще и потому что ему это подходит, но постепенно начну приучать его к другим обязанностям и отдавать под его ответственность часть дел, когда он будет готов.
Алиенора усмехнулась про себя, зная, что «готов» Гарри будет только в отдаленной перспективе, потому что Генрих не захочет делиться властью. Хоть он и утверждает, что намерен это сделать, его руки просто не выпустят бразды правления.
– Разве ты не повел на Англию армию, когда тебе было столько лет, сколько Гарри?
– Ха, я был моложе, чем он!
– Ах да, верно, – сладко улыбнулась Алиенора.
Генрих метнул на нее раздраженный взгляд:
– Мне приходилось сражаться за каждый шаг, что я делал на своей земле. Мои родители бились за право быть королями, и с ранних лет я знал, что мой долг – продолжить там, где они остановятся. Всем своим существом я стремился к достижению этой цели. – Он уставился вдаль. – Мне было четырнадцать, когда я пересек Узкое море, чтобы поддержать затухающую борьбу матери. Правда, она сочла мое выступление помехой, но это совсем не так. Бароны пошли за мной. Они увидели меня – и увидели надежду. – Он выпятил грудь. – Без того первого похода я не был бы сейчас королем.
– Да, твоя мать рассказывала мне о том походе. У тебя не было денег, чтобы заплатить голодранцам, которых ты нанял, и, когда она отказалась помочь тебе, ты поехал к Стефану и потребовал от него платы за то, чтобы ты покинул страну.
– Да, и Стефан заплатил, – ухмыльнулся Генрих. – Он был щедрым. Глупец! Можно же было выдворить меня и иным путем. А потом я сблизился с его баронами и доказал им, что подхожу на роль будущего монарха. – Улыбка исчезла с его лица. – Я не хочу, чтобы наши сыновья прошли через те же испытания и лишения, что выпали на мою долю. Они должны унаследовать все, что принадлежит им по праву, не тратя годы на войну. Когда я был в возрасте Гарри, мне все время приходилось беспокоиться о том, где я смогу поесть в следующий раз и по карману ли мне подковать моего коня, что уж говорить о плате моим людям. Я жил впроголодь, без крыши над головой. Нет, я не хочу такой же судьбы сыновьям. Пусть правят в роскоши и величии, когда придет их время.
– Так и будет, несомненно.
Он мрачно посмотрел на Алиенору:
– Должно быть, ты слышала, что на коронации Гарри я взял на себя обязанность прислуживать ему за столом, поскольку это был важный для него день и потому что я гордился им. И я сказал ему, что не часто один король прислуживает другому королю. А Гарри, позабыв о всяких приличиях и вежливости, ответил, что не так уж редко сын графа прислуживает сыну короля.
– Да, я слышала, мне рассказала Изабелла, – ответила Алиенора, – и мне показалось, что его остроумие было несколько неуместно в данном случае.
– Вот именно, и я рассердился, – продолжал Генрих, – но знаешь, что интересно? В глубине души я рад тому, что вырастил истинного правителя. Мне этого не хватало, потому что я был слишком занят, голыми руками выцарапывая наследство. Он блистает в короне, Алиенора, и все видят, что он блистает.
Ее сердце изливалось гордостью – и болело от укола осколком былой любви к мужчине, едущему с ней рядом. Еще один кусок разбитого хрусталя с острыми, как лезвие клинка, краями.
– Конечно, его придется направлять и учить, но пусть он пока погреется в лучах славы, которой я не знал в его возрасте.
– Согласна, – сказала Алиенора, – но не мешай ему мужать. А для этого он должен нести ответственность и самостоятельно принимать решения – и делать ошибки.
– Сам знаю! – огрызнулся Генрих. – Я не глупец и очень тщательно готовлю будущее наших наследников.
И это означает, что ты постараешься не дать им ни капли власти как можно дольше, подумала Алиенора. Ребенок никогда не должен диктовать волю родителю, но порой власть Генриха была слишком жесткой.
Дорога повернула, и впереди показалось ущелье и жмущаяся к обрывистой желтовато-серой скале часовня Мадонны Рокамадурской.
Неземная тишина окутывала ущелье: словно тонкая вуаль упала поверх знойного марева. Генрих тихо выдохнул и невольно издал восторженное восклицание. Алиенора, потрясенная не менее супруга, смотрела на строения и недоумевала, как они удерживаются между землей и небом. Больше всего часовня и деревня вокруг нее походили на орлиное гнездо, но для людей, а не для птиц.
Легенда гласила, что святой Амадур был слугой юного Христа, а потом отправился в Галлию, где стал отшельником. Его нетленные мощи обнаружили здесь восемь лет назад. Рядом с телом лежала статуя Девы Марии, вырезанная из дерева. Говорили, что она чудотворная: исцеляет болезни, особенно язвы и старые незаживающие раны. Здесь же, вонзенный в скалу и прикованный железной цепью, хранился меч Дюрандаль, который принадлежал когда-то великому и трагическому герою Роланду. Этот рыцарь защищал горный перевал Ронсеваль от орды сарацин.
– У меня волосы дыбом встали, – пробормотал Генрих, передергивая плечами.
Словно зачарованный, он слез с коня и упал на колени в придорожную пыль, чтобы помолиться, и все поспешили последовать его примеру. Алиенора тоже опустилась на каменистую почву рядом с мужем. Генрих, похоже, был искренне взволнован красотой святого места, и она задумчиво посмотрела на него, прежде чем сама склонила голову в молитве. Она не смела надеяться, что супруг может измениться, но могла молиться об этом.
Потом паломники продолжили путь. Солнце скатывалось к западному горизонту, и умирающий свет раскрашивал камни в оттенки рубина и огня. К тому времени, когда кавалькада прибыла к постоялому двору у подножия скалы, сумерки уже сгустились, а камни стали фиолетовыми.
* * *Посещение часовни подразумевало подъем по двум с лишним сотням ступеней – на коленях и с молитвой на каждой из них. Генрих и Алиенора приступили к тяжкому испытанию на следующее утро, после исповеди и мессы, и закончили только за полдень, не имея за это время во рту ни крошки еды или капли питья. Они совершенно измучились, особенно Генрих. Его губы сжались в тонкую линию, мышцы дрожали от усталости. Однако это подвижническое деяние являлось великим символом смирения, и напряжением воли он заставил себя довести его до конца. Амлен держался за спиной у Генриха, готовый подхватить брата, если тот покачнется или потеряет сознание; к счастью, до этого не дошло. Алиенора слышала, как Изабелла шепчет молитвы, на каждой ступени выпрашивая прощения за свои грехи. Честно говоря, Алиенора не могла себе представить, чтобы ее подруга хоть в чем-то согрешила.
