другом.
— Посмотри, вот и эти трое…
— Четверо, сестра моя.
И юноша указал рукой, но Нуру не поднялась и теперь. Пальцы её шевельнулись, и только.
— Здесь работница! — с досадой и презрением воскликнула девушка.
— Видно, пришла молить каменного человека, чтобы он подарил ей счастье. Поднимись! Что ты слышала?
Нуру медленно встала, утирая глаза, но ничего не произнесла. Двое пошли к ней, двигаясь так легко, будто их ноги не уходили в песок.
— Да слышишь ли ты хоть что-нибудь? Ладно! Иди, не мешай нам. Иди прочь и не оглядывайся!
— Нет, брат мой, нет! Здесь пахнет так сладко… Кровь на её руках ещё не засохла — свежая, тёплая кровь. Она пришла сюда тайно, без позволения, о ней никто не знает. Она моя и твоя!
— Нет, Хасира! — воскликнул юноша повелительно и вытянул руку, преграждая сестре путь. — Не здесь, не теперь.
Ноздри его трепетали, он дрожал. Обведя языком пересохшие губы, он сглотнул, точно мучимый жаждой человек, что увидел воду, и добавил нетвёрдо:
— Иди прочь, работница…
Теперь я узнал его и её. Я видел прежде — не их, но таких, как они. Только глупец мог принять их за богов.
Гнев поднял меня. Не тратя времени на раздумья, я встал, заслонив Нуру собой, и приказал:
— Остановитесь! Вам нет места в этих землях. Не из глины вы рождены, а из чёрных дум, из дурных снов! Великий Гончар светел. Всё тёмное он извергал из себя и прятал, но кто-то нашёл — и вылепил вас, кто-то, навеки проклятый.
Юноша усмехнулся, а сестра его вскинула голову. Они не боялись. Такие не ведают страха, потому что они сами и есть страх.
Я сделал ещё шаг и протянул руку.
— Я сокрушу вас! Вы станете грязью, и Великий Гончар не прикоснётся к ней и не позволит другим. Я…
Как тяжела стала рука! Она легла юноше на плечо, будто чужая, и сжать её я не смог. За спиной вскрикнула Нуру, а юноша пошатнулся, хрупкий, и засмеялся мне в лицо.
— Ты стар, каменный человек, и время твоё прошло! Что же, попробуй меня сокрушить.
Он выгнул шею, тонкую, белую, подставил под мои пальцы и ждал — а я думал только о том, чтобы не упасть. Я опирался на него и лишь потому ещё мог стоять.
— Не дразни его, Уту, — улыбаясь, сказала его сестра и провела по моему плечу. — Какие глубокие трещины — и тут, где сердце, тоже.
Она приложила ладонь к моей груди. Я ощутил, как пальцы её уходят глубже, и застонал от неведомой прежде боли. Тёмные глаза её блеснули. Она убрала руку, но не спешила, и поднесла пальцы ко рту. Алые губы шевельнулись — я слышал слова будто издалека:
— Не дразни его, брат мой. Вдруг он рассыплется? А ведь у нас вышло: мы пробудили его. Смотри, у него тоже есть кровь, но она горька.
— Ты права, Хасира, мы получили его и не можем терять. Что же, он угасает, а значит, сам поспешит к источнику и отведёт нас. Работница, так и быть, твоя. Теперь она точно знает лишнее.
Юноша перевёл взгляд на Нуру и добавил поспешно и жадно:
— Твоя и моя. Мне тоже нелегко дался путь.
— Неужели прервёшь своё глупое воздержание? — с предвкушением и лёгкой насмешкой спросила его сестра. — И мы насладимся вместе — так давно мы не делали этого вместе, мне этого так не хватало!
— Ты знаешь причины моего выбора, Хасира. Быть сдержаннее стоило бы и тебе, но сегодня мы победили и можем отпраздновать победу.
Я сжал пальцы, но он ускользнул из моих рук — и я, утратив опору, упал на колени. Опершись ладонями на песок, я смотрел, как Нуру отступает, выставив нож, как взмахивает рукой неловко. Видно было, она боится причинить им вред, боится даже теперь. Самый плохой страх из всех страхов, какой только мог её одолеть.
— Бей, — прошептал я. — Они не люди…
Девушка поймала руку Нуру, сощурив глаза. Поймала вторую, бросила на меня взгляд через плечо и сказала с торжествующей улыбкой:
— Посмотри, брат мой: его поднял не гнев. Он встал, чтобы защитить её. Это хорошо, но забаву придётся отложить!
Нуру рванулась и почти освободилась, но юноша сжал её пальцы, и она со стоном выпустила нож. Он поднял.
— О, не бойся, дитя, тебя не обидят, — сказала девушка, прижимая Нуру к себе и жадно вдыхая запах крови с её ладоней, — только будь послушна! Видишь, как плохо твоему каменному другу? Мы сделаем ещё хуже, если будешь перечить. А если он не выдержит, ты станешь нам не нужна.
— Кто вы такие? — воскликнула Нуру. — Чего вы хотите?
Её держали, напуганную, и я потянулся к ней изо всех сил. Я прошёл половину земель, шёл и тащил телегу — а теперь едва мог ползти. Я смирился, что дни мои подходят к концу, но не теперь, не так!
— Мы — новые боги, — сказал юноша, поднимая нож. — Склонись перед нами! Богов не расспрашивают, им покоряются.
— Кто они? — спросила Нуру уже у меня, расширив глаза, и лезвие коснулось её горла.
— Ты промолчишь, — велел мне юноша, — если хочешь, чтобы она жила. Вы не станете говорить ни друг с другом, ни с кем-то ещё — только с нами и с теми, с кем мы позволим. Теперь клянитесь, что будете покорны! Если один из вас нарушит клятву, другого ждут страдания.
Нуру молчала, не сводя с меня глаз, и дышала тяжело. Молчал и я.
Великий Гончар, отец мой, чего бы ты хотел? Ты ведаешь всё; ты знаешь, что много времён назад именно я едва не пустил зло к источнику, из всех братьев и сестёр лишь я оказался так слаб. Что мне делать теперь? Ты даёшь мне выбор, но чего ждёшь?..
— Если ты знаешь, кто я, — сказал юноша, глядя на меня, — то знаешь, что я едва держусь. Это место сводит с ума: столько мух, столько пролитой крови, и людской тоже! Отнятая силой, она так сладко пахнет страхом, пахнет болью. Я жил бы здесь, если бы мог. Мне приводили бы дев, таких, как она, и я пил бы их страх, пил их боль, всю, до последней капли, сколько они могли бы дать, и лишь потом — пил бы их жизнь…
Глаза его разгорелись жёлтыми огнями. Стоя у Нуру за спиной, прижимая её к себе, он ждал моих слов. Он распалился, и непокорность лишь обрадовала бы его. Ждала и его сестра, вслушиваясь жадно.
