мать — передать ей слова храброго командира о скором окончании войны. Мать выслушала меня терпеливо, что случалось редко, но тут же будто окатила холодной водой:
— До зимы всякое может быть!
— Сам же Колядо сказал!
— Много знает твой Колядо!
Она была чем-то очень расстроена. Мимоходом обронила:
— Завтра едем…
Вероятно, ей нелегко было добиться, чтобы родные отвезли нас в Почкалку, — все они отговаривали мать от этой поездки.
III
И вот я вновь в Почкалке…
Здесь все было родным, прикипевшим к сердцу с дней младенчества. И все, что едва помнилось, занимало в глубине моего существа свое место. Стоило мне переступить порог дома, и прошлое опахнуло душу тем особенным дуновением, какое можно, да и то лишь отчасти, сравнить с неожиданно налетевшим дуновением скрытого в травах родника, какой случается иной раз повстречать на горной тропе. Затем хлынул поток воспоминаний о жизни в доме деда. Все неслось, мелькало, искрилось, всплескивало с одинаковой силой, все радовало мысленный взгляд. В то же время я уже чувствовал, что все увиденное мною было дорого мне только как чудесное прошлое, которое при всем желании не могло быть моим настоящим. Навсегда оставаясь во мне, это прошлое вскоре так или иначе должно было вновь улечься на покой в моей душе. Невольно вспомнилось, как отмирают со временем нижние, уже ненужные сучья у сосенок…
Очень растрогала меня и встреча с бабушкой — в тот час она оказалась в доме одна. В отличие от дедушкиной любви ко мне, открытой, шумной и немного озорной, бабушкина любовь в полном соответствии с ее характером была тихой, смиренной, боящейся чужого глаза.
Бабушка Софья Филипповна, маленькая, всегда в поношенной темной одежде, всем своим поведением напоминала старательную, вечно копающуюся на дворе курочку, терпеливо, без всякой суматохи добывающую себе пропитание — не в пример другим, без конца мечущимся по всем закоулкам в поисках легкой добычи. Она редко выходила даже за ворота своего двора. Все она делала на первый взгляд неторопливо, но с той неуловимой легкостью, какая немногим дается от природы, а потом долгими годами оттачивается в труде. Невозможно представить себе, сколько эта великая труженица переделала за свою жизнь мелких и мельчайших дел, и все без малейшего ропота, не ожидая за свою работу ни единого доброго слова.
Мало сказать, что она обрадовалась неожиданному появлению младшей дочери с детьми — для нее наш приезд, пусть только в гости, означал возвращение на какое-то время всего, чем жил ее дом прежде. Впрочем, с матерью она перекинулась всего несколькими словами, должно быть отложив свои подробные расспросы на ночные часы, а вот со своими внуками была непривычно оживлена и словоохотлива. Каждого из нас так и сяк вертела перед собой, даже ощупывала, стараясь исподтишка определить, как исхудали на стороне ее дорогие чада. Несколько минут она даже посидела с нами на кухне, что позволяла себе, пожалуй, только по большим праздникам. Собравшись с какими-то своими мыслями, сказала мне:
— Вытянулся ты за лето. Большой стал, с меня. А худущий — страсть. Бегаешь много?
— Носится как угорелый, — доложила мать.
— Пускай! — защитила меня бабушка. — Он быстрый на ногу, в деда… — И улыбнулась мне одобрительно. — Вот и сбегай-ка поймай молодого петушка, как бывалоча. Я щей сварю, а то вы небось оголодали. — Но после минутной заминки, боясь, что мать будет обижена, уточнила: — С дороги-то.
Она души во мне не чаяла, но с малых лет настойчиво приучала к посильной работе. Делала она это так осторожно и ласково, что всегда было приятно выполнять ее поручения и просьбы. Я за все брался с большой охотой, но особенно любил ловить молодых петушков — и набегаешься вволю, и отведаешь бабушкиных щей с курятиной.
Но теперь, поздней осенью, молодые петухи почти не отличались от серебристо-серого, с подмороженным гребнем старого петуха, который уже года три возглавлял куриное семейство. Гоняясь за молодняком, я не один раз обежал весь двор, все его закоулки, облазил сараи и хлевушки. Оглядев все места, памятные с детства, я еще более, чем в доме, ощутил дуновение недалекого прошлого. И мне даже показалось, что оно, вспоминаясь, может незаметно вернуться и стать моим настоящим.
С большим трудом, весь взопрев от суматошной беготни, я прижал к земле единственного среди молодняка черного петуха. Увидев его у моей груди, царапающего воздух лапами, бабушка странно примолкла, и я догадался:
— Не того поймал, да?
— Да ладно уж! — Она махнула сухонькой ручкой. — Оставить его хотела. Черные, да с золотом, красивые петухи бывают. Как енералы в эполетах.
— Бабушка, да я другого поймаю!
— Ладно, ладно! Раз поддался — в чугун его. Только кто же его зарежет? Я сроду не резала. Боюсь. Деда надо, а он куда-то уплелся и глаз не кажет. Вот уж кто и вправду как угорелый носится по всей деревне. И старость его не берет…
Но тут скрипнула калитка.
— О, кажись, чалдоны понаехали? — крикливо, обрадованно заговорил дедушка, быстро входя во двор. — Они, они! Ну, чалдоньё, живы?
За лето его странная разномастность стала еще более контрастной: черные волосы густо посеребрило сединой, а борода, выгорев на солнце, стала светло-рыжей. Во всем остальном он остался прежним — подвижным, шумным, любящим острое словцо и всякие озорные прибаутки.
— Дай его сюда, это по моей части! — Он взял у меня петуха за ноги. — А что одного поймал? Лови еще!
— Ужо, дед, ужо, — сказала бабушка. — Он и так взмок.
— Ну, рубить? Это я люблю! Только давай!
— Тебе чего, ты не боишься крови.
— А чего ее бояться! Не своя. Сейчас люди друг дружке головы рубят — и хоть бы што! Кто срубит поболе — даже хвастается: вот я какой молодец!
Он сходил в угол двора, где была поленница, тюкнул там разок топором и вернулся, зачем-то разглядывая голову петуха с затянутыми пленкой глазами. С удивлением сообщил:
— Живуч! Без головы хотел убежать!
— Куда ему, он и с головой-то не убёг, — заметила бабушка, все еще, должно быть, жалея, что у нее не будет черного, ярко раззолоченного вожака куриного семейства.
Из дома вышла мать. Дед встретил ее более сдержанно, чем меня, — в какой-то мере он считал ее виновницей того, что ему грозило одиночество в глубокой старости. Оделив ее одним лишь взглядом, спросил:
— В гости? Или от войны сбежали?
— Войны там близко нету, — обиженно ответила мать.
— Ну а у нас тут — за поскотиной.
Его слова огорошили мать. Она упавшим голосом переспросила:
— Где? За поскотиной?
— Да кругом, — с невольной жесткостью уточнил дед. — Того и гляди, ворвется в ворота. Я каждый божий день хожу
