— Почему? Разве ты не сняла комнату на неделю?
— Да, — ответила Хоуп, — я сняла ее на неделю, но хозяйка заявляет, что я получила ее обманным путем: она, видите ли, не знала, что мы евреи.
Ной встал и медленно прошел к туалетному столику. Он взглянул на свое улыбающееся лицо на фотографии под нарциссами, которые уже начали вянуть и засыхать по краям.
— Она сказала, — продолжала Хоуп, — что вначале у нее возникло подозрение из-за фамилии, но я не похожа на еврейку. А когда она увидела тебя, то заинтересовалась и спросила меня. Я, конечно, ответила, что мы евреи.
— Бедная Хоуп, — нежно произнес Ной, — извини меня.
— Не дури, — ответила она, — я не хочу больше слышать от тебя ничего подобного и прошу тебя никогда и ни за что не извиняться передо мной.
— Хорошо, — сказал Ной, рассеянно перебирая пальцами нежные увядшие цветы. — Давай собирать вещи.
— Да, — согласилась Хоуп. Она достала свой чемодан, положила его на кровать и открыла. — Лично к вам у меня претензий нет, сказала хозяйка, это просто правило моего дома.
— Рад узнать, что лично к нам претензий нет, — ответил Ной.
— Ничего страшного. — Хоуп начала, как всегда, аккуратно складывать в чемодан нежно-розовое белье. — Сейчас пойдем в город и найдем другое место.
Ной потрогал щетку для волос на туалетном столике. Обратная сторона ее была украшена серебряной пластинкой с полустершимся грубоватым старомодным орнаментом из листьев, которая тускло поблескивала в пыльном полумраке комнаты.
— Нет, — сказал он, — мы не станем искать другое место.
— Но ведь мы не можем здесь оставаться…
— Мы не останемся здесь и не будем искать другого места, — сказал Ной, стараясь говорить спокойно и не выдавать своего волнения.
— Не понимаю, что ты хочешь этим сказать, — Хоуп перестала укладывать вещи и посмотрела на него.
— Я хочу сказать, что мы пойдем на автобусную станцию, узнаем, когда отходит автобус на Нью-Йорк, и ты уедешь на нем.
В комнате наступила тишина. Хоуп стояла печальная и задумчивая, уставившись на уложенное в чемодан розовое белье.
— Ты знаешь, — прошептала она, — мне с таким трудом удалось вырвать эту неделю, и бог знает, когда еще мы встретимся и что будет с тобой. Может быть, через неделю тебя отправят в Африку, на Гуадалканал или еще куда-нибудь и…
— По-моему, есть автобус, который отходит в пять часов, — проговорил Ной.
— Дорогой… — Хоуп по-прежнему стояла в спокойной, задумчивой позе перед кроватью… — Я уверена, что мы могли бы найти другое место в этом городе…
— И я уверен, — сказал Ной, — но мы не будем искать. Я не хочу, чтобы ты оставалась в этом городе, я хочу остаться один — вот и все. Я не могу любить тебя в этом городе. Я хочу, чтобы ты уехала отсюда, и чем скорей, тем лучше! Я готов поджечь этот город или сбросить на него бомбы, но любить тебя здесь я отказываюсь!
Хоуп быстро подошла к нему, обхватила его руками.
— Ной, милый, — с жаром проговорила она, тряся его за плечи, — что с тобой случилось? Что они с тобой делают?
— Ничего, — крикнул Ной, — ничего! Я скажу тебе после войны! А теперь собирай свои вещи и пойдем отсюда!
Хоуп опустила руки.
— Хорошо, — упавшим голосом сказала она и снова стала свертывать белье и аккуратно укладывать его в чемодан.
Через десять минут они были готовы. Ной вышел, неся ее чемодан и свою брезентовую сумку, в которой лежала чистая рубашка и бритвенный прибор. Выходя из комнаты, он ни разу не оглянулся. Хоуп же, дойдя до двери, обернулась. Косые лучи заходящего солнца проникали через щели ставней и рассыпались мелкой золотистой пылью. Оставшиеся на туалетном столике нарциссы еще ниже склонили свои головки словно в ожидании приближающейся смерти. В остальном комната была такой же, как и тогда, когда она в первый раз вошла в нее. Хоуп осторожно закрыла дверь и пошла по лестнице вслед за Ноем.
Хозяйка стояла на крыльце все в том же сером фартуке. Она ничего не сказала, когда Ной уплатил ей деньги, и продолжала молча стоять, распространяя запах пота, помоев и старости, с сознанием своей правоты глядя вслед солдату и молодой женщине, медленно уходившим по тихой улице к автобусной остановке.
Когда Ной вернулся в казарму, несколько человек уже спало. Около двери храпел пьяный Доннелли, но никто не обращал на него внимания. Ной снял свой вещевой мешок и еще раз тщательно проверил его содержимое: запасную пару ботинок, шерстяные рубашки, чистую рабочую форму, зеленые шерстяные перчатки, баночку сапожного крема — денег не было. Потом он взял другой вещевой мешок и проверил его. Денег не было и там. Время от времени он резко оглядывался, чтобы посмотреть, не наблюдает ли кто-нибудь за ним, но все крепко спали, издавая громкий, отвратительный храп. «Ну ладно, — подумал он, — если только я замечу, что кто-то из них наблюдает за мной, я его убью».
Он сложил в мешки разбросанные вещи, достал коробку со своими канцелярскими принадлежностями и написал короткую записку. Положив коробку на койку, он быстро направился к ротной канцелярии. На доске, висевшей перед канцелярией, наряду с объявлениями о городских публичных домах, которые запрещалось посещать, с правилами, определяющими, в каких случаях носить ту или иную форму одежды, и со списком повышений в чине, поступивших за неделю, имелось свободное место для объявлений о пропажах и находках. Ной прикрепил кнопками свой листочек бумаги поверх просьбы рядового первого класса О'Рейли возвратить ему перочинный нож с шестью лезвиями, который был взят из его тумбочки. При тусклом свете лампы, висевшей у входа в канцелярию, Ной перечитал свое объявление.
«Личному составу 3-й роты. Из вещевого мешка рядового 2-го взвода Ноя Аккермана украдены десять долларов. Я не требую возвращения денег и не буду настаивать на наказании виновного. Я хочу получить удовлетворение лично, наказать его своими руками. Прошу причастного к этому солдата или солдат немедленно сообщить мне.
Подпись: рядовой Ной Аккерман».
Ной с удовлетворением прочитал написанное. Когда он шел обратно, у него было такое чувство, что если бы он не сделал этот шаг, то наверное, сошел бы с ума.
На следующий вечер, идя на ужин, Ной остановился у доски объявлений. Его объявление все еще висело на месте, а под ним был прикреплен небольшой листочек бумаги с двумя аккуратно напечатанными на машинке фразами:
«Мы взяли их, еврейская морда. Мы ждем тебя.
П.Доннелли Б.Каули
Дж.Райт У.Демут
Л.Джексон Э.Райкер
М.Зилихнер Р.Хенкель
П.Сендерс Т.Брейлсфорд».
Майкл чистил винтовку, когда Ной подошел к нему и спросил:
— Можно тебя на минутку?
Майкл с досадой посмотрел на него. Он устал и, как всегда, неумело и неуверенно возился со сложным механизмом старой винтовки Спрингфилда.
— Чего тебе? — спросил он.
Аккерман ни разу не заговаривал с ним со времени того марша.
— Я не могу здесь разговаривать, — сказал Ной, оглядываясь вокруг. Это было после ужина, и в казарме находилось человек тридцать-сорок: одни читали, другие писали письма, возились со своим снаряжением, слушали радио.
— Нельзя ли с этим подождать? — сухо проговорил Майкл. — Я очень занят сейчас…
— Пожалуйста, — попросил Ной. Майкл посмотрел на него: лицо его поблекло, губы дрожали, глаза казались больше и темнее обычного. — Пожалуйста… — повторил он, — мне надо поговорить с тобой. Я подожду тебя на улице.
Майкл вздохнул.
— Хорошо, — сказал он и начал собирать винтовку, мучаясь с затвором и, как всегда, стыдясь самого себя: уж очень трудно ему это давалось. «Черт знает что, — подумал он, чувствуя, как его масляные руки скользят по упрямым поверхностям деталей, — я могу написать пьесу, спорить о значении Томаса Манна, а любой деревенский парень с закрытыми глазами соберет затвор лучше меня…»
Он повесил винтовку и вышел из казармы, вытирая на ходу масляные руки. Аккерман стоял по ту сторону ротной линейки, его маленькая, хрупкая фигурка смутно вырисовывалась в темноте. Ной с видом заговорщика подал ему знак рукой, и Майкл медленно направился к нему, думая: «Вечно мне приходится распутывать чужие дела».
— Прочти это, — сказал Ной, как только подошел Майкл, и сунул ему в руку два клочка бумаги.
Майкл повернулся так, чтобы на бумагу падал свет. Прищурившись, он сначала прочел объявление Ноя, которое не видел раньше, а затем ответ, подписанный десятью фамилиями. Майкл покачал головой и еще раз внимательно прочел обе бумажки.
— Что это, черт возьми, значит? — раздраженно спросил он.
— Я хочу, чтобы ты был моим секундантом, — заявил Ной. Его голос звучал мрачно и глухо, но, несмотря на это, Майкл едва удержался, чтобы не рассмеяться над этой мелодраматичной просьбой.
— Секундантом? — недоверчиво переспросил он.
— Да, — ответил Ной, — я собираюсь драться с этими людьми, но не уверен, что смогу сам договориться об этом. Я не сдержусь, и будет неприятность. А я хочу, чтобы все было сделано как следует.
