Но еще прежде этого, когда царевич изъявил отцу покорность идти в монастырь, он не мог забыть, что оставляет любимую женщину.
В это время, после нравственных встрясок, после смерти жены и роковых объяснений с отцом, царевич заболел. Думая умереть, он дает Евфросинье два письма, одно к своему духовнику, а другое к Кикину.
– Когда я умру, – говорил он девушке: – отдай те письма: они тебе денег дадут.
В письмах царевич говорил, что идет в монастырь по принуждению и чтобы духовник и Кикин дали вручительнице писем известную сумму из хранившихся у них его собственных денег.
Но вот царевич передумал идти в монастырь: он решился укрыться от отца в Европе, у кого-либо из западных государей.
Одним для него страшен этот побег – на кого он оставить любимую им женщину?
Приказав камердинеру своему Ивану Большому-Афанасьеву готовиться в дорогу, по примеру того, как они и прежде с ним ездили в немецкие края, царевич стал плакать.
– Как мне оставить Евфросинью и где ей быть? – жаловался царевич. – А потом спросил Большого-Афанасьева: – не скажешь ли кому, что я буду говорить?
Афанасьев обещался молчать.
– Я Евфросинью с собой беру до Риги, – начал царевич. – Я не к батюшке поеду (царь в это время находился в Копенгагене и звал туда сына). Поеду я к цесарю или в Рим.
– Воля твоя, государь, – отвечал на это Афанасьев: – только я тебе не советник.
– Для чего?
– Того ради, – отвечал Афанасьев, – когда это тебе удастся, то хорошо; а когда не удастся, тогда ты же на меня будешь гневаться.
– Однако, ты молчи про это, никому не сказывай! – предупреждать царевич: – только у меня про это ты знаешь да Кикин. Он для меня в Вену проведывать поехал, где мне лучше быть. Жаль мне, что я с ним не увижусь. Авось, на дороге увижусь.
Это было в сентябре 1716 года – меньше чем через год после смерти крон-принцессы Шарлотты.
26-го сентября царевич оставил Петербург и направил свой путь на Ригу.
Евфросиньи он не оставил в России: она была с ним. Кроме того, он взял с собой брата Евфросиньи, Ивана Федорова, и троих слуг.
Меншиков знал, что царевич берет с собой Евфросинью, хотя не знал, что едет не к отцу, а бежит укрываться от него.
Впрочем, поведение Меншикова является, тут очень подозрительным: не даром царевич показывал, что Меншиков с самого детства нарочно его развращал, спаивал его, потакал вредным его страстям, чтобы сделать юношу неспособным и на этом построить свои планы – передать русское царство в род своей питомицы Екатерины Алексеевны, а потом ввести в ее род и свой род.
– Где ты ее оставляешь? – спросил Меншиков царевича об Евфросинье,
– Возьму до Риги, а потом отпущу в Петербург, – уклончиво отвечал царевич, не желая открыть Меншикову тайну побега.
– Возьми ее лучше с собой, – советовал Меншиков.
Зачем? На глаза отцу, если он верил, что царевич к отцу едет? Вообще, все это очень сомнительное дело.
Царевич и Евфросинья доехали до Риги. Последняя не осталась в этом городе. Они едут дальше, на Либаву.
Но не на Копенгаген, не к отцу поехал царевич: он поворотил на Вену!
Царевич исчез. Отец в страшной тревоге. Вся Россия в тревожном состоянии.
10-го ноября, поздно вечером, в Вене, царевич явился к австрийскому вице-канцлеру Шенборну, и стал говорить ему с сильными жестикуляциями, с ужасом озираясь во все стороны и бегая из угла в угол:
– Я прихожу сюда просить цесаря, своего свояка, о протекции, чтобы он спас мне жизнь: меня хотят погубить; хотят у меня и у моих бедных детей отнять корону. Цесарь должен спасти мой жизнь, обеспечить мне и моим детям сукцессию; отец хочет отнять у меня жизнь и корону, а я ни в чем не виноват, ни в чем не прогневил отца, не делал ему зла. Если я слабый человек, то Меншиков меня так воспитал, пьянством расстроили мое здоровье; теперь отец говорит, что я не гожусь ни к войне, ни к управлению, но у меня довольно ума для управления. Один Бог владыка и раздает наследства, а меня хотят постричь и в монастырь запрятать, чтобы лишить жизни и сукцессии; но я не хочу в. монастырь, цесарь должен спасти мне жизнь.
Тут царевич в изнеможении бросился на стул и закричал:
– Ведите меня к цесарю!
Спросил пива. Ему дали мозельвейну. Шенборн старался успокоить его.
– Я ничего не сделал отцу, – снова говорил царевич: – всегда был ему послушен, ни во что не вмешивался, я ослабел духом от преследования и потому, что меня хотели запоить до смерти. Отец был добр ко мне. Когда у меня пошли дети и жена умерла, то все пошло дурно, особенно когда явилась новая царица и родила сына. Она с князем Меншиковым постоянно раздражала отца против меня, оба люди алые безбожные, бессовестные. Я против отца ни в чем не виноват, люблю и уважаю его по заповедям, но не хочу постричься и отнять права у бедных детей моих, а царица и Меншиков хотят меня уморить или в монастырь запрятать. Никогда у меня не было охоты к солдатству; но за несколько лет перед этим отец поручил мне управление и все шло хорошо, отец был доволен. Но когда пошли у меня дети, жена умерла, а у царицы сын родился, то захотели меня замучить до смерти или запоить (несчастный повторяется). Я спокойно сидел дома, но год тому назад принужден был отцом отказаться от наследства и жить приватно, или в монастырь идти. Напоследок, приехал курьер с приказом – или к отцу ехать, или немедленно постричься в монахи: исполнить первое – погубит себя разными мучениями и пьянством, второе – погубит и тело и душу. Потом мне дали знать, чтобы я берегся отцовского гнева, и что приверженцы царицы и Меншикова хотят отравить меня из страха, потому что отец становится слаб здоровьем. Поэтому я притворился, что еду к отцу, и добрые приятели посоветовали мне ехать к цесарю, который мне свояк и великий, великодушный государь, которого отец уважает. Цесарь окажет мне покровительство. К французам и к шведам я не мог идти, потому что это враги моего отца, которого я не хотел гневить. Говорят, будто я дурно обходился с моею женой, сестрой императрицы; но Богу известно, что не я дурно с ней обходился, а отец да царица, которые хотели заставить ее служить себе как простую горничную, но она по своей едукации к этому не привыкла и сильно печалилась. К тому же заставляли меня и ее терпеть недостаток, и особенно стали дурно обходиться, когда у нее пошли дети. Хочу к цесарю, цесарь не оставить меня и моих детей, не выдаст меня отцу, потому что отец окружен злыми людьми, и сам очень жесток, не ценит человеческой крови, думает, что, как Бог, имеет право жизни и смерти. Он уже много пролил невинной крови, часто сам налагал руку на несчастных обвиненных. Он чрезвычайно гневлив и мстителен, не щадит никого, и если цесарь выдаст меня отцу, то это все равно, что сам меня казнить. Да если бы и отец меня пощадил, то мачеха и Меншиков не успокоятся до тех пор, пока не замучат до смерти или не отравят.
Царевича затем скрывают в Вейербурге, недалеко от Вены.
Из Вейербурга его перевозят в крепость Эренберг вместе с Евфросиньей и укрывают там под видом государственного преступника. Но отец ищет сына. Он догадывается, где он. В марте 1717 года в Вену приезжает капитан гвардии Александр Румянцев с тремя офицерами, чтобы схватить царевича.
Аврам Веселовский, тоже посланный Петром для розысков сына, узнал, что молодой знатный русский, под именем Коханского, и с ним женщина – спрятаны в Тироле, в крепости Эренберг.
Тогда венский двор отправляет в Эренберг секретаря Кейля, который и увозит царевича вместе с Евфросиньей в Италию, в Неаполь. Евфросинья переодета пажом.
В Неаполе царевича и Евфросинью укрывают в крепости св. Эльмо.
Царь в последней степени раздражения. Он намерен объявить Австрии войну.
В Вену с требованием выдачи царевича является Петр Толстой, тот самый, сын которого женат был потом на дочери гетманши Скоропадской. Начинаются переговоры. Австрия встревожена крайним гневом могущественного царя.
Из Вены Толстой и Румянцев скачут в Неаполь. Царевича они находят в доме вице-короля.
Толстой стращает вице-короля войной. Требует сказать царевичу, что война заставит его выдать.
– Так сурово говорить ему не могу, – уклоняется вице-король.
Толстой настаивает.
– Я намерен его настращать, – прибавляет вице-король: – будто хочу отнять у него женщину, которую он при себе держит.
Это действительно самая страшная для царевича угроза: он на все готов, лишь бы не отнимали у него Евфросиньи.
Вице-король, впрочем, действовал так по инструкциям из Вены. В Вене думали, что царь больше всего негодует на сына за Евфросинью. Поэтому удаление ее Австрия считала средством примирения с суровым царем.
Этим только обманом и напугали царевича. Он покорился, обещал дать ответ на другой день, и просил Толстого обождать.
Царевичу, конечно, нужно было посоветоваться со своей возлюбленной: что выбирать – покориться отцу и ехать в Россию, или лишиться той, которую он любит.
