Царевичу, конечно, нужно было посоветоваться со своей возлюбленной: что выбирать – покориться отцу и ехать в Россию, или лишиться той, которую он любит.
Царевич выбрал первое, чтобы только не расставаться с Евфросиньей.
«И с этим я от него поехал прямо к вицерой (вице-королю), – писал Толстой: – которому объявил, что было потребно, прося его, чтоб немедленно послал к нему сказать, чтоб он девку от себя отлучил, что он вицерой и учинил: понеже выразумел я из слов его, царевича, что больше всего боится ехать к отцу, чтоб не отлучил от него той девки. И того ради просил я вицероя учинить предреченный поступок, дабы с трех сторон вдруг пришли к нему противные ведомости, т. е. что у него отнята надежда на протекцию цесарскую, а я ему объявил отцов к нему скорый приезд и прочая, а вицерой разлучение с девкой. И когда присланный от вицероя объявил ему разлучение с девкой, тотчас ему сказал, чтоб ему дали сроку до утра: «а завтра-де я присланным от отца моего объявлю, что я с ними к отцу моему поеду, предложа им только две кондиции, которые я уже сего дня министру Толстому объявил». А кондиции те: первая, чтоб ему отец позволил жить в его деревнях; а другая, чтобы у него помянутой девки не отнимать. И хотя эти государственные кондиции паче меры тягостны, однако ж я и без указу осмелился на них позволить словесно. А когда мы назавтра к нему с капитаном Румянцевым приехали, он нам тотчас объявил, что без прекословия едет купно с нами и притом нас просил, чтобы мы ему исходатайствовали у отца той милости, дабы повелел ему на оной девке жениться, не доезжая до С.-Петербурга. О семь я его величеству мое слабое мнение доношу: ежели нет в том какой противности, чтоб изволил ему на то позволить, для того что он тем себя весьма покажет во весь свет, еже не от какой обиды ушел, токмо для той девки; другое – цесаря весьма огорчит, и уже никогда ему ни в чем верить не будет; третье, что уже отымет опасность о его пристойной женитьбе к доброму свойству, от чего еще и здесь не безопасно. Мне мнится, что сие ни чему предбудущему противно не будет, но и в своем государстве покажется, какого он состояния».
Царевич, наконец, едет в Россию. 4-го октября он пишет отцу и просит прощения.
Но страшно ему ехать прямо на глаза отцу. От своих приставников он требует прежде провести его в Барии – поклониться мощам Николая-чудотворца.
Поклонившись мощам, они снова едут в Неаполь, и уже 14-го октября выезжают оттуда по дороге в Рим.
Евфросинья беременна. Она не может поспеть за царевичем – и едет с особым поездом, медленно.
На память о ней, при расставанье, царевич берет от нее «платочек».
Всю дорогу до Рима и до Венеции он неотступно упрашивает Толстого и Румянцева – выпросить ему у отца позволение обвенчаться с Евфросиньей до приезда в Петербург. Ожидая этого разрешения, он затягивает свои путь, выдумывает разные предлоги – осмотреть Рим, Венецию и другие города.
Одним словом, царевич ехал очень медленно: ведь, он ехал за своей смертью, не зная того, да и никто этого не знал.
Но впереди, по-видимому, не смерть ждет, а прощенье отца, женитьба на любимой девушке, тихая жизнь в деревне.
Действительно, 14-го ноября отец ему пишет из Петербурга:
«Письмо твое я здесь получил, на которое ответствую: что просишь прощенья, которое уж вам пред сим чрез господ Толстова и Румянцова письменно и словесно обещано, что и ныне подтверждаю, в чем будь весьма надежен. Также о некоторых твоих желаниях писал к нам господин Толстой, которые также здесь вам позволятся, о чем он вам объявит. Петр».
Просто «Петр» – нет прибавки «отец».
Но царевич видит, что он прощен, что ему позволят жениться на любимой женщине. С такими надеждами можно ехать и к суровому отцу.
Отвечая сыну прощением, царь в то же время писал Толстому и Румянцеву:
«Мои господа! письмо ваше я получил, и что сын мой, поверя моему прощению, с вами действительно уже поехал, что меня зело обрадовало. Что же пишете, что желает жениться на той, которая при нем, и в том весьма ему позволится, когда в наши край приедет, хотя в Риге или в своих городах, или хотя в Курляндии у племянницы в доме (т. е: у Анны Иоанновны); а чтобы в чужих краях жениться, то больше стыда принесет. Буде же сомневается, что ему не позволят, и в том может рассудить: когда я ему такую великую вину отпустил, а сего малого дела для чего мне ему не позволить? О чем и напред сего писал, и в том его обнадежил, что и ныне паки подтверждаю; также и жить, где похочет в своих деревнях, в чем накрепко моим словом обнадежьте его».
Ясно, что все прощено и все позволено. Правду говорил царевич вице-канцлеру Шёнборну в ту ужасную ночь, когда явился к нему как помешанный, что «отец к нему добр». Ведь, отец и сам был, как и сын, не без слабостей: и он любил когда-то Анну Монцову, иноземку, дочь виноторговца, и эта «девка иноземка» была ему дороже всех царевен, королевен и принцесс; ведь, и теперь отец любит бывшую пленную немку, приведенную в русский лагерь в одной сорочке; а теперь она царица. Отчего ж и сыну не позволить любить ту, которая для него дороже короны и земли русской?
Беременная Евфросинья, как мы сказали, далеко отстала дорогой от царевича.
От этого времени сохранились три письма царевича и Евфросиньи. Писем этих, по-видимому, не знали прежде наши историки – ни Н. Г. Устрялов, ни С. М. Соловьев, а изданы они академией по подлинникам, хранившимся у покойного К. И. Арссньева.
Какой нежной заботливостью дышит первое письмо царевича к своей «Афрасинюшке», писанное с дороги, с немецкой границы, от 19-го ноября:
«Матушка моя друг мой сердешной Афрасинюшка здравствуй на множество лет. Я слава Богу доехал да немецкой земли, в добром здравии не печался маменка для Бога, а я на твой платочек глядя веселюся зделай друг мой себе теплое одеяло подчем спать для того холодно а печей в италии нет а подшубой не так хороше спать. Не мешкай долго ввенецыи что тебя дале то тяжеле а дорогой поезжай неспеша береги себе и малинково Селебенова засим тебя и с ним и з братом предаю в сохранение божие и пребываю верны твой друг всегда Алексей».
«Селебенов», «Селебен» – это они так называют свое дитя…
На это письмо Евфросинья отвечает царевичу уже из Германии, из Аугсбурга, от декабря:
«Государь мой батюшка друг царевич Алексей Петрович. Здравствуй на многая лета что меня изволишь памятовать: благодатью божиею в добром здравии. Селебиным поздравляю тебе, государю, праздником рождества христова. Желаю слышать о вашем здравии. Доношу тебе, государь, приехали в Аузшпург декабря 24 числа, слава Богу, в добром здравии и впредь уповаю на его божескую милость, который под рукой милости своея сохранит нас от всякого зла. Из Аузшпурга наняли фурманщиков до Берлина и отправимся завтра поутру. Летигу наняли до Берлина, для, того что в коляске не возможно ехать: земля мерзлая и очень колотко. Евфросинья».
Скоро царевич предстал пред очи грозного батюшки. По Москве разносится страшный шепот о том, что скоро начнется розыск. Но розыска еще нет. Может, и пронесется мимо эта горькая чаша. Сторонники царевича бранят Толстого, бранят и самого Алексея.
– Иуда Петр Толстой обманул царевича, выманил, и ему не первого кушать, – говорит Иван Нарышкин.
– Слышал ты, – говорит князь Василий. Долгорукий Богдану князю Гагарину: – что дурак царевич сюда идет, потому что отец посулил женить его на Евфросинье? Жолв ему, не женитьба! Черт его несет! Все его обманывают нарочно.
Но вот 3-го февраля, в понедельник, в кремлевский дворец, где собралось все высшее духовенство и сановники, является царь, а за ним вводит царевича без шпаги.
Отец стал выговаривать сыну. Царевич бросается отцу в ноги, во всем винится и со слезами просит помилования. Отец прощает на условиях – отказаться от наследства и открыть своих сообщников.
Царевич все исполняет. От престола он отрекается в Успенском соборе перед евангелием, и подписывает отречение.
В тот же день обнародывается манифест с изложением причин лишения царевича престола, и начинается розыск.
В тот же день, перед началом страшного дела, царевич ищет утешения в беседе со своей возлюбленной.
Вот что он пишет ей из Преображенского:
«Друг мой сердешной Афрасинюшка. Здравствуй матушка моя на множество лет. Я приехал сюда сегодни а батюшка был вверху на Москве в столовой полате со всеми и тут я пришел и поклонился ему в землю прося прощения что от него ушел к цесарю, и подал ему повинное писмо и он меня простил милостиво и сказал что де тебя наследства илишаю и надлежит де тебе и прочим крест целовать брату яко наследнику и чтоб как мне так и прочим по смерти батюшкой не промышлять о моем возведении на престол, и потом велел честь за что он меня лишил наследства и потом пошли в соборную церковь и целовали я и прочии крест а каково объявление и пред крестом присяга то пришлю к тебе впредь а ныне за скоростью не успел и потом батюшка взял меня к себе есть и поступает ко мне милостиво дай боже что и впред также и чтоб мне даждатся тебя в радости. Слава Богу что нас от наследства отлучили понеже останемся в покое с тобой. Дай боже благополучно пожить с тобой в деревне понеже мы с тобой ничего не желали толко чтоб жить в Рожествене сама ты знаешь что мне ничего не хочется толко б с тобой до смерти в покое дожить а будет что немецких врак будет о сем не верь пожалуй ей болше ничего не было верный друг твой Алексей».
