— Вы начинаете казаться мне вездесущим, юноша, — выговорил он сквозь принужденную улыбку. — И вы скверно влияете на вашего друга.
— Он отказался замять происшествие? — уточнил Курт уверенно и шагнул ближе, едва удерживаясь от того, чтобы ухватить ратмана за грудки: — Вы! Неужто вам могло прийти в голову, что он согласится? В вас самом хоть что-то человеческое осталось, или вы так защищаете этого стрига, препятствуя мне выследить его, потому что сами сродственны этой твари?
— Осторожней, юноша, — оскорбленно вскинулся тот. — Я ведь могу привлечь вас к суду; вы назвали должностное лицо Ульма тварью?
— Вы болван, Штюбинг, — устало отозвался он, отступив. — Вижу, что не ошибся в своем мнении об этом городе, если такие, как вы — его лицо, совесть и разум… Пшел вон, алчный боров, и чтобы больше я не видел тебя в этом доме снова, если только ты не явишься для извинений и оправданий.
Толстые дрожащие губы ратмана приоткрылись, так и не сумев издать ни звука, и Курт, развернувшись, зашагал прочь, успев увидеть одобрительно-восхищенное лицо приставленного к Штюбингу стража.
У дверей «Моргенрота» стояла знакомая крытая повозка с лиловыми шторками, уже почти загруженная тюками и сундучками, однако возницы на месте еще не было. Владелец гостиницы встретил майстера инквизитора с учтивой настороженностью, на сей раз проводив к нужной комнате и доложив о его приходе без пререканий и проволочек.
— Вы невозможны, майстер Гессе, — укорила Адельхайда, когда дверь закрылась за ним. — В прошлый раз я нарочно предупредила владельца о вашем появлении, но мы ведь договорились, что больше вы так поступать не будете. Знаете, что мне пришлось придумать тогда? Что вы подозреваете меня в еретических наклонностях и приходили для допроса.
— Самое невинное и безопасное обвинение в этом городе, — отмахнулся он, кивнув на молчаливую горничную, замершую поодаль: — Она так и будет здесь стоять?
— «Она» в курсе расследования, майстер Гессе. И Лотта будет знать обо всех важных происшествиях; я полагаю, если вы вот так, открыто, явились сюда, произошло нечто и впрямь серьезное.
— Да, — согласился Курт, все же косясь на ее помощницу с подозрением. — Этой ночью Арвид устроил погром в доме Александера.
Адельхайда нахмурилась, глядя в его лицо придирчиво, и, отступив, присела на краешек убранной подушками широкой скамьи.
— Если это апрельская шутка, майстер Гессе, — произнесла она напряженно, — то это не смешно.
— Вы все сговорились, что ли? — чуть повысил голос Курт. — Это, по-вашему, остроумно?
— Должна признать, нет. Полагаю, чувство юмора у вас напрочь отсутствует.
— Вы просто плохо меня знаете. На самом деле я весельчак.
— Прошу прощения! — окликнула их Лотта, и та кивнула:
— Все верно, просто меня несколько озадачила эта новость… Послушайте, вы всерьез? он явился к Александеру?
— Пока он был на пасхальной всенощной, — кивнул Курт, садясь на стул напротив. — Вошли просто. Убивали всех. Очень быстро.
— Убиты все?
— Слуги — убиты, — подтвердил он и, помедлив, докончил: — Эрику убивали трое. Судя по всему, одновременно.
— О, Господи… — тяжело выдохнула Адельхайда, на миг опустив голову, и распрямилась снова. — Как он?
На секунду Курт приумолк, подумав о том, что еще пару локтей в сторону — и тот стол просто размазал бы его по стене…
— Держится, — отозвался он, наконец.
— Лотта… — тихо попросила Адельхайда через еще мгновение тишины.
Та, кивнув, молча вышла, осторожно прикрыв за собой дверь, и он невесело усмехнулся:
— Стало быть, все же не полностью «в курсе».
— Относительно сущности Александера — нет. По ее мнению, он наш эксперт в этой области… Теперь, майстер Гессе, подробней; что именно произошло?
— Александер думает, что Арвид обладает способностью к внушению; по его словам, у мастеров такое не редкость. Замок не взломан, и первый из убитых обнаружен прямо у порога, так что я склонен с ним согласиться — все выглядит так, что слуга отпер и открыл им дверь. Прочие найдены по пути к верхней комнате — судя по всему, те просто выбегали на шум, и их убивали походя. Девушка, похоже, успела запереть дверь…
— Нет, — возразила та ровно. — Просто она всегда это делает, когда Александера нет дома.
— Вот как… Я сделал такой вывод, потому что ее дверь была вырвана из петель с мясом — возможно, ударом ноги. В ее покое, в отличие от прочего дома, вообще полный разгром; думаю, сейчас я не ошибусь, если скажу, что ее гоняли по всей комнате перед тем, как убить.
— Александер точно в порядке? — с нажимом повторила она, и Курт вздохнул:
— «В порядке» — это вряд ли. Но старается держать себя в руках, хотя я не знаю, чего от него можно ожидать — то ли он окончательно впадет в уныние и хандру, то ли, напротив, пустится во все тяжкие. Я бы, откровенно говоря, предпочел второе. Но… У меня сложилось чувство, — нехотя поделился Курт, не глядя на собеседницу, — что он боится нарушить свой весьма затянувшийся пост. Особенно после случившегося. Боится увидеть в Арвиде себя самого. Боится напомнить себе, что и сам когда-то…
— … развлекался тем же? — договорила Адельхайда, когда он запнулся, и кивнула: — Я знаю. Ничего. Он придет в себя. Александер справится. Он со многим справился, совладает с собою и теперь.
— Вы в нем так уверены.
— У него нет выбора. Просто сейчас ему нелегко, поймите сами, майстер Гессе. Он и без того обречен терять друзей и близких, а когда это происходит прежде срока, к тому же по его вине…
— Вы так думаете? — перебил Курт с невольной резкостью, и та качнула головой:
— Он так думает. Ну, и, если говорить откровенно… Его ошибка всему причиной. Его несдержанность две ночи назад. Из-за этого пропали втуне все наши старания, бессонные ночи, многие недели ожиданий; из-за этого, быть может, вовсе развалилось дело, и из-за этого Арвид пришел в его дом. Вы сами это знаете; я это знаю, и — он это знает… А кроме того, даже если бы в случившемся не было его прямой вины, он все так же корил бы себя — просто потому, что Эрика жила бы, как и прежде, если бы просто не связала свою судьбу с ним. Сейчас вам его, наверное, не понять…
— И надеюсь, что не пойму никогда, — отозвался Курт убежденно. — Я не впервые такое вижу. Я сам побывал в мерзостном положении, когда не сторонний мне человек оказался в заложниках, и от меня зависело решение его судьбы. Мне это не понравилось. В Кельне один из моих сослуживцев потерял обоих детей, потому что кто-то ночью попытался поджечь его дом. Я видел, как он живет с этим. Сегодня я видел Александера… Со мной такого не случится. Я не стану рвать на себе волосы, когда кто-то причинит вред моим близким, чтобы нанести рану мне, потому что ни жен, ни детей, ни возлюбленных у меня никогда не будет; и точка.
— Только служба? — чуть заметно улыбнулась Адельхайда; он пожал плечами:
— Это безопасно и рационально. Это не мешает работать. Не мешает думать. Подобное положение вещей не приводит к срывам и провалам.
— Довольно потребительский подход к собственной жизни.
— Вы так думаете?.. Госпожа фон Рихтхофен, вы настаивали на том, чтобы я видел в вас не просто женщину, а такого же служителя Конгрегации, как я сам; так ответьте мне честно и без обид на то, что я спрошу. Когда вы попали к нам?
— Пять лет назад, — отозвалась та; он кивнул:
— Вот именно. Вам двадцать восемь, и вы все еще не замужем — отчего?
— А вы предпочитаете прямоту, майстер Гессе, да?
— Бросьте, мы ведь не при дворе, и я не пытаюсь уловить вас в свои сети, мне ни к чему крутить хвостом; говорю как есть, потому что я говорю с сослуживцем. Так почему вы все еще одна?
— Память о муже вами не примется как аргумент? — невесело улыбнулась Адельхайда; он дернул плечом, кивнув:
— Отчего же, я и такое видел…
— Но это не обо мне, так?.. — договорила она и вздохнула, отмахнувшись. — Тут вы правы. Замужество — это конец работе…
— … без которой уже никак. С которой теперь сверяются все желания в жизни, все прихоти или нужды, которая и есть мерило всего на свете. Это навсегда. Вы тоже втянулись, госпожа фон Рихтхофен, поэтому и ваша жизнь столь же потребительским образом принесена вами в казну Конгрегации. Вздумаете обвинить меня в бездушии — и тем самым первой сознаетесь в нем же… Александера это не касается. Он не выбирал эту службу; да он и не служит — он агент, не только de jure, а и de facto. Он и остался в Конгрегации, как остаются агенты — под давлением, неважно, вербовщика или же безличной необходимости. А любой агент искренне мнит себя или пытается себя сделать простым человеком, который не лишен земных радостей и заурядного течения жизни и который чувствует себя мерзко, когда эта видимость разбивается о реальность, как правило, разбивается вдребезги и неожиданно. Не могу не согласиться с его мыслями — да, ничего бы не случилось с этой девушкой, не имей она отношения к нему. Да, лучше не иметь таких привязок. Proximus sum еgomet mihi[132] — вот от какого credo не бывает проблем. Для тела — в его распоряжении половина девиц Ульма, которые наверняка дадут все, чего ни попросит, с превеликим удовольствием. Для души — лучше завести котенка и заботиться о нем; в конце концов, если однажды он найдет свою кошку пришпиленной к двери уборной — невелика потеря… Бог с этим, — оборвал он сам себя, отмахнувшись. — Александер плохо на нас влияет; отчего-то вдруг потянуло на философию, как бы не впасть в меланхолию вовсе… Возвратимся к делу.
