Робин-весельчак
Князь Оберон – хозяин мой,Страны чудес верховный маг.Лететь во мрак, в дозор ночнойЯ послан, Робин-весельчак.Ну, кутерьмуЯ подыму!Потеха выйдет неплоха!Куда хочу,Туда лечу,И хохочу я: – Ха, ха, ха!Промчусь я, молнии быстрей,Под этой ветреной луной,И все проделки ведьм и фей,Как на ладони, предо мной.Но я главнейИ ведьм, и фей,Мне их приструнить – чепуха!Всю суетнюЯ разгонюОдним внезапным: – Ха, ха, ха!Люблю я в поле набрестиНа припозднившихся гуляк,Морочить их, сбивать с путиИ огоньком манить в овраг.– Ау, ау! –Я их зову…Клянусь, проделка неплоха!Бедняги – в грязь,А я, смеясь,Взвился и скрылся: – Ха, ха, ха!Могу я подшутить и так:Предстану в образе коня,И пусть какой-нибудь простакВскочить захочет на меня –Отпрыгну вмиг,Он наземь – брык! –Забава эта неплоха!И прочь скачу,Куда хочу,И хохочу я: – Ха, ха, ха!Люблю я, невидимкой став,На погулянки прилететьИ со стола пирог украв,Нарочно фыркать и пыхтеть.Кого хочу,Пощекочу –Подпрыгнет девка, как блоха!– Ой, кто меня? –А я, темня,Кричу: – Кум лысый! Ха, ха, ха!Мы ночью водим хороводИ веселимся, как хотим;Но жаворонок запоет –И врассыпную мы летим.Такая сласть –Младенца скрастьИль подменить исподтиха!Мать подойдет,А там – уродСмеется в люльке: – Ха, ха, ха!С тех пор, как Мерлин-чародейНа свет был ведьмою рожден,Известен я среди людейКак весельчак и ветрогон.Но – вышел часМоих проказ,И с третьим криком петуха –Меня уж нет,Простыл и след.До новой встречи: – Ха, ха, ха!
Песенка о прискорбном пожаре, приключившемся в театре «Глобус» в Лондоне
Облекшись в траурный покров,Поведай, Мельпомена,Какая вышла в день ПетровТрагическая сцена.Такого страха, господа,Не видел «Глобус» никогда:Вот горе, так уж горе! –воистину беда.О муза скорбная, пропойПро этот день ужасный,Как Смерть металась над толпой,Вздымая факел красный, –Вельмож испуганных презревИ Генриха Восьмого гнев:Вот горе, так уж горе! –воистину беда.
Пожар тот начался вверху,Таясь, как в норке мышь,Должно быть, пламя на стрехуЗанес горящий пыж –И вспыхнул театральный дом,Флаг, башня – все пошло огнем,Вот горе, так уж горе! –воистину беда.
Тут бабы начали визжать,И начался бедлам:Купцы и шлюхи, рвань и знать –Все бросились к дверям.Ну, подпалило там штанов,И париков, и галунов!Вот горе, так уж горе! –воистину беда.
Джон Хеминг[154], в страхе трепеща,Рыдал, как будто сбрендил,И, лоб прикрыв полой плаща,Молился Генри Кэндилл[155].Сгорело все – корона, трон,И барабан, и балахон:Вот горе, так уж горе! –воистину беда.
Стоял, к несчастью, летний зной,Повяли все цветочки,И даже не было пивной,Чтоб жар залить из бочки.Начнись пожар тот от земли,Поссать[156] бы на него могли:Вот горе, так уж горе! –воистину беда.
Вот, лицедеи, вам урок,Чтоб жить чуть-чуть потише,В народе не плодить порок,Не крыть соломой крыши.А лучше, чем блудить и пить,На черепицу подкопить:Вот горе, так уж горе! –воистину беда.
Лихая, знать, пришла пора:Теперь вам нужно, братцы,Как погорельцам, со двораВ дорогу собираться –И представлять из разных драм,Бродя с сумой по деревням:Вот горе, так уж горе! –воистину беда.
«Девятидневное чудо», или Перепляс из Лондона в Норидж
Нет, наверное, в Англии такой деревушки, которая не гордилась бы родством или свойством с каким-нибудь известным писателем. А каждый большой город имеет целый список литературных достопримечательностей. Древний Норидж[157], столица Норфолка, с его великолепным собором, основанным при Вильгельме Завоевателе, конечно, не исключение. Я бывал в Норидже трижды, даже, лучше сказать, не бывал, а жил понемногу (благодаря гостеприимству Университета Восточной Англии), так что успел проникнуться своего рода местным патриотизмом. Для меня было важно, например, что Джон Скельтон, первый поэт английского Возрождения, священник по чину и скоморох по призванию, имел приход рядом, в городке Диссе. Сядь на поезд и через пятнадцать минут убедишься, что «дух места» (spiritus loci) реально существует.
С именем Джона Скельтона связано много анекдотов. Говорят, что в нарушение обета безбрачия он завел себе жену, а когда епископ Нориджский велел выгнать ее за дверь, Скельтон выгнал ее и тут же втащил обратно в дом через окно. Больше того, он привел ее в церковь и представил своим прихожанам, заглушив возникший было ропот словами: «Взгляните на эту добрую женщину. Если бы не она, многим из вас пришлось бы ходить с рогами». Неподалеку от Нориджа расположен и монастырь Кэроу, где обитал ручной воробышек Филип – тот самый, чью добродетельную жизнь и злосчастную гибель Скельтон обессмертил в своей поэме Philip the Sparrow.
Сам Норидж тоже удостоился скорбной элегии поэта. В 1507 году, когда город был почти полностью уничтожен пожаром, Скельтон посвятил этому ужасному событию стихи (Lament for the City of Norwich):
Непрочен человек и мал перед судьбой.Прощай, злосчастный град: я плачу над тобой.
Город Норидж гордится именами двух выдающихся женщин-мистиков средневековья. Это, во-первых, Святая юлиана Нориджская, автор «Откровений божественной любви», жившая в XIV веке. Во-вторых, ее младшая современница Марджери Кемп, знаменитая паломница, описавшая свои многие «хожения» по Англии, а также в Рим и в Святую Землю в своей надиктованной в старости «Книге Марджери Кемп» – самой первой travel book, сочиненной англичанкой.
Девятидневное чудо Кемпа. Титульный лист. 1600 г.
Знаменитый комик елизаветинской сцены Вилли Кемп, тоже родившийся в Норидже, по-видимому, был родичем Марджери Кемп – неугомонность путешественницы сказалась в неутомимом правнуке-актере. Он играл в ранних пьесах Шекспира, включая «Ромео и Джульетту» и «Много шуму из ничего», – считается, что роли шутов в них были написаны специально для Кемпа. Он был шутом площадного, балаганного типа и особенно славился как танцор, исполнитель джиги и морриса (буквально: «мавританского танца»).
Шекспироведы отмечают, что примерно после 1600 года роль дурака в шекспировских пьесах резко меняется, делается более сложной и философской. Именно в это время (зимой 1600–1601 года) Кемп ушел из труппы Лорда-адмирала и отколол такую штуку: побился об заклад, что протанцует всю дорогу от Лондона до Нориджа (сто миль без малого). И протанцевал – всего за девять дней, не считая остановок и задержек! Причем в самое неподходящее время: зимой, в холод и в распутицу.
Гипотеза о размолвке Кемпа с Шекспиром – чисто умозрительная, никаких определенных сведений о ней нет. Но в книжке, которую сам Кемп написал по живым следам событий и которая являет собой подробный отчет о его подвиге, «Девятидневное чудо Кемпа, или Перепляс из Лондона в Норидж», я наткнулся на одну фразу, точнее, на одно словцо, которое может быть истолковано как подтверждение этой гипотезы. В предисловии и в послесловии к своей книге Кемп яростно ополчается на неких куплетистов, которые якобы опорочили его доблестное предприятие своими клеветническими нападками. Вот заголовок и начало послесловия:
Кемпова смиренная просьба к нахальному отродью балладников и их приспешников: не будет ли угодно их негодяйствам снизойти к трудам и тяготам, понесенным им в его великом путешествии и не наполнять страну клеветой о поступках, которых он никогда не совершал, как они это сделали в недавней песне «моррис до нориджа»
Достославные мои Оборванцы [My notable Shakerags], цель моего обращения к вам явствует из заголовка сей петиции. Но дабы вам было ясней: ибо знаю, что вы, безмозглые тупицы, понимаете лишь то, что вам втемяшат в головы, и т. д.
Shakerags – «оборванцы», буквально: «потрясатели лохмотьев» – довольно близко подходит к имени Shakespeare («потрясатель копья»). Особенно если учесть известную выходку Роберта Грина против Шекспира, основанную на таком же каламбуре с фамилией (Shake-scene, «потрясатель сцены»). Поэтому Shakerags может быть свидетельством – хотя и неявным, приглушенным – Кемпова раздражения против Шекспира. Формально он атакует совсем других, в частности поэта Томаса Делонея. Точно неизвестно, была ли у того песня под названием «Эпитафия», скорее всего, это сатирическая стрела Кемпа в адрес главного нориджского балладника. Она бросается в глаза первой: «На мотив Эпитафии Томаса Делонея». Однако обобщенное имя «потрясателей лохмотьев», Shakerags, которым Кемп наградил всех своих врагов в тот момент, когда он был вынужден расстаться с театром Шекспира и пытался поддержать свою славу другими путями, вряд ли случайно.
