В «Портрете малютки Т. К. на фоне цветов» – фактически та же тема «младенческой женственности» (и та же фигура с косой на заднем плане), но температура стиха еще больше повышается; здесь уже нет попытки свести все на шутку, наоборот, в прелестном ребенке поэт со страхом и трепетом провидит будущую царицу любви, – но не кроткую Венеру, влекомую упряжкой голубков, а грозную завоевательницу, чьи прекрасные глаза прокатятся неумолимой колесницей по сердцам покоренных ею рабов.
Позволь мне сразу покоритьсяТвоим пленительным очам,Пока сверкающие спицыСих триумфальных колесниц,Давя склоняющихся ниц,Не прокатились по сердцамРабов казнимых…Как я боюсь лучей неотразимых!
Этот грандиозный образ напоминает не только о рельефах и фресках фараонов, но и об индийских празднествах в честь богини Кали, когда сотни фанатиков ложатся под колеса торжествующей богини. Ужас и восторг, умиротворение и затаенная тревога – застывают в зыбком равновесии стихотворения.
Оливер Кромвель. Миниатюра Самуила Купера, 1656 г.
Амбивалентные чувства восхищения и ужаса вызывают и фигуры главных протагонистов «Горацианской оды на возвращение Кромвеля из Ирландии»: генерала Кромвеля, подобного пылающему «трезубцу молнии», обрушивающей дворцы и храмы (сравните с образом Петра в «Полтаве»: «Он весь как Божия гроза!»), – и короля Карла I, «венценосного актера», «украсившего» собой трагический эшафот. Марвелл, как и Пушкин, никому не дает окончательной моральной оценки, но сочувствует и победителю, и побежденному. Он смотрит на историю как на некоторый грандиозный свиток, разворачивающийся перед глазами смертного, нечто изначально заряженное величием, как Природа или Космос. Кромвель, главнокомандующий республиканской (революционной) армией, изображается как охотничий сокол Парламента, который, убив назначенную дичь, садится на ветку и ждет следующего приказа сокольника. Отсюда, может быть, происходят строки Йейтса, изображающие смуту его времени:
Все шире – круг за кругом – ходит сокол,Не слыша, как его сокольник кличет.
(У. Б. Йейтс, «Второе пришествие»)Марвелл, безусловно, один из драгоценнейших поэтов английского языка. Порою он действительно напоминает Пушкина – классической «постановкой» своих поэтических сцен, смелой точностью эпитетов, чеканностью формулировок. Любовь, которая «у Невозможности на ложе Отчаяньем порождена», или «плачущие глаза и зрячие слезы», или строки про воображение поэта, которое создает и уничтожает миры, обращая их в «зеленую мысль в зеленой тени» (стихотворение «Сад»), – эти и другие открытия Марвелла незабываемы.
Известный мемуарист XVII века Джон Обри в своих «Кратких жизнеописаниях» пишет о Марвелле:
Он был среднего роста, довольно плотного телосложения, имел пунцовые щеки, карие глаза, темно-каштановые волосы. В разговоре обычно бывал сдержан и немногословен и, хотя любил вино, но на людях не позволял себе выпить лишнего; говорил, что никогда бы не стал разыгрывать весельчака в компании людей, которым он не мог бы смело доверить свою жизнь. Друзей у него было немного. ‹…›
Он держал у себя дома изрядный запас вина и часто пил в одиночку, чтобы возбудить воображение и воодушевить свою музу…
Впрочем, надо учесть, что книга Обри в значительной части представляет собой сборник расхожих анекдотов и случайных сплетен. Происхождение их во все времена примерно одно и то же. Например: люди видят подозрительно краснощекого человека, который в обществе воздерживается от вина. Вывод: значит, хлещет дома, в одиночку. Как в анекдотах о Пушкине: сядет за стол, велит подать красного вина, выпьет два стакана – и пошел стишки строчить.
Эндрю Марвелл
(1621–1678)
Сын священника, Марвелл родился в городе Гулле, получил степень магистра в Кембридже. В годы Гражданской войны занимал гибкую позицию, несколько лет служил секретарем по иностранным делам в правительстве Кромвеля (куда был принят по рекомендации Джона Мильтона). Провел год в России в составе английского посольства (1663–1664). Был избран в Парламент – пост, который он сохранил и после Реформации; писал политические памфлеты и сатиры. Основной корпус его стихов издан посмертно; в нем Марвелл предстает сильным и оригинальным поэтом, стоящим на перекрестке традиций и школ – пасторальной традиции, идущей от Сидни, метафизической поэтики Донна и классицизма.
Эндрю Марвелл. Неизвестный художник, ок. 1655–1660 гг.
К стыдливой возлюбленной
Сударыня, будь вечны наши жизни,Кто бы стыдливость предал укоризне?Не торопясь, вперед на много летПродумали бы мы любви сюжет.Вы б жили где-нибудь в долине ГангаСо свитой подобающего ранга,А я бы в бесконечном далекеМечтал о вас на Хамберском песке,Начав задолго до Потопа вздохи.И вы могли бы целые эпохиТо поощрять, то отвергать меня –Как вам угодно будет – вплоть до дняВсеобщего крещенья иудеев!Любовь свою, как семечко, посеяв,Я терпеливо был бы ждать готовРостка, ствола, цветенья и плодов.Столетие ушло б на воспеваньеОчей; еще одно – на созерцаньеЧела; сто лет – на общий силуэт;На груди – каждую! – по двести лет;И вечность, коль простите святотатца,Чтобы душою вашей любоваться.Сударыня, вот краткий пересказЛюбви, достойной и меня и вас.Но за моей спиной, я слышу, мчитсяКрылатая мгновений колесница;А перед нами – мрак небытия,Пустынные, печальные края.Поверьте, красота не возродится,И стих мой стихнет в каменной гробнице;И девственность, столь дорогая вам,Достанется бесчувственным червям.Там сделается ваша плоть землею,Как и желанье, что владеет мною.В могиле не опасен суд молвы,Но там не обнимаются, увы!Поэтому, пока на коже нежнойГорит румянец юности мятежнойИ жажда счастья, тлея, как пожар,Из пор сочится, как горячий пар,Да насладимся радостями всеми:Как хищники, проглотим наше времяОдним куском! уж лучше так, чем ждать,Как будет гнить оно и протухать.Всю силу, юность, пыл неудержимыйСплетем в один клубок нерасторжимыйИ продеремся, в ярости борьбы,Через железные врата судьбы.И пусть мы солнце в небе не стреножим –Зато пустить его галопом сможем!
Несчастный влюбленный
Счастливцы – те, кому ЭротБеспечное блаженство шлет,Они для встреч своих укромныхПриюта ищут в рощах темных.Но их восторги – краткий следСкользнувших по небу кометИль мимолетная зарница,Что в высях не запечатлится.А мой герой – средь бурных волн,Бросающих по морю челн,Еще не живши – до рожденья –Впервые потерпел крушенье.Его родительницу валШвырнул о гребень острых скал:Как Цезарь, он осиротилсяВ тот миг, когда на свет явился.Тогда, внимая гулу гроз,От моря взял он горечь слез,От ветра – воздыханья шумны,Порывы дики и безумны;Так сызмальства привык он зретьНад головою молний плетьИ слушать гром, с высот гремящий,Вселенской гибелью грозящий.Еще над морем бушевалСтихий зловещий карнавал,Когда бакланов черных стая,Над гиблым местом пролетая,Призрела жалкого мальца –Худого бледного птенца,Чтоб в черном теле, как баклана,Взрастить исчадье урагана.Его кормили пищей грез,И чахнул он скорей, чем рос;Пока одни его питали,Другие грудь его терзалиСвирепым клювом. Истомлен,Он жил, не зная, жив ли он,Переходя тысячекратноОт жизни к смерти и обратно.И ныне волею небес,Охочих до кровавых пьес,Он призван, гладиатор юный,На беспощадный бой с Фортуной.Пусть сыплет стрелами ЭротИ прыщут молнии с высот –Один, средь сонма злобных фурий,Он, как Аякс, враждует с бурей.Взгляните! яростен и наг,Как он сражается, смельчак!Одной рукою отбиваясь,Другою – яростно вцепляясьВ утес, как мужествует он!В крови, изранен, опален…Такое блюдо всем по нраву –Ведь ценят красную приправу.Вот – герб любви; им отличенЛишь тот, кто свыше обреченПод злыми звездами родиться,С судьбой враждебной насмерть битьсяИ, уходя, оставить нам,Как музыку и фимиам,Свой стяг, в сраженьях обветшалый:На черном поле рыцарь алый.
Определение любви
Моя любовь ни с чем не схожа,Так странно в мир пришла она, –У Невозможности на ложеОтчаяньем порождена!Да, лишь Отчаянье открылоМне эту даль и эту высь,Куда Надежде жидкокрылойИ в дерзких снах не занестись.И я бы пролетел над безднойИ досягнуть бы цели мог,Когда б не вбил свой клин железныйМеж нами самовластный Рок.За любящими с подозреньемРевнивый взор его следит:Зане тиранству посрамленьемИх единение грозит.И вот он нас томит в разлуке,Как полюса, разводит врозь;Пусть целый мир любви и мукиПронизывает наша ось, –Нам не сойтись, пока стихииТвердь наземь не обрушат вдругИ полусферы мировыеНе сплющатся в единый круг.Ясны наклонных линий цели,Им каждый угол – место встреч,Но истинные параллелиНа перекресток не завлечь.Любовь, что нас и в разлученьеНазло фортуне единит, –Души с душою совпаденьеИ расхождение планид.
Галерея
