— Пожалуйста, я звоню издалека.
— Просьба опустить доллар пять центов за следующие две минуты.
— Секундочку, можно еще чуть-чуть?
Щелчок — и Верену разъединили.
— Вам придется опустить доллар пять центов, иначе ваш звонок прервется.
— Подождите! — Верена перебирала мелочь.
— Вы опустили доллар двадцать пять центов вместо доллара пяти. Я предоставлю вам дополнительное время.
— Вот спасибо! Очень кстати.
— Пожалуйста, говорите.
— Прошу вас, позовите мистера Ренсома! Это важно! Мне надо кое-что ему сказать! — взмолилась Верена.
— Как ваше имя, юная леди?
— Я не могу себя назвать. — Верена лихорадочно размышляла. Через эту женщину ей было не прорваться, но она боялась, что стоит ей назвать себя — и ее переключат на Раша.
— Сейчас я проверю, не освободился ли мистер Ренсом.
— Верена? — раздался в трубке знакомый голос Арчера.
— Дядя Арчер! — Верена прикусила губу, шпионы не ревут. — Я хочу вернуться домой.
— Я тоже хочу, чтобы ты вернулась Нам тебя не хватает. — Рейсом говорил медленно, словно она была его единственной заботой.
— Ничего не говорите папе и Мэнди.
— Хорошо.
— Обещаете?
— Обещаю. Твое возвращение будет сюрпризом.
— Я вас люблю.
— Я тоже тебя люблю, Верена. Ну, с чего начнем?
Ее расчет был верным: бездетный Рейсом был спокойнее, чем отец, и не считал необходимым ее распекать.
— Просьба опустить девяносто пять центов за следующие две минуты.
— Вы меня слышите, дядя Арчер? — крикнула Верена.
— Опустите названную сумму, или я вас разъединю.
— Провались ты! — Верена забросила в аппарат все оставшиеся двадцатипятицентовики.
Ренсом засмеялся:
— У тебя есть план?
— Более или менее.
— Как ты возвратишься в Нью-Йорк?
— Самолетом.
— Тебе хватит денег на билет?
— Да, хватит.
— Прежде чем лететь, позвони мне в офис и скажи Сьюзен, к какому времени прислать в аэропорт машину. Ты будешь одна?
— Да, одна.
— Хорошо. Хочешь, водитель привезет тебя ко мне в Миллбрук? Мы вместе подумаем, как быть дальше.
— Как они там?
— Раш вне себя, мать в отчаянии. Но ты не волнуйся, как только ты вернешься, все придет в норму.
Верена повесила трубку и сгребла оставшуюся мелочь. На лучшее нечего было и надеяться.
— Мы не сможем пронести шкаф по этой лестнице, миссис Александер, — пропыхтел грузчик, утирая лицо красным клетчатым платком.
— Тогда обойдите дом и втащите его по парадной лестнице, она шире. Только не заденьте картины на стенах.
Верена сидела на кухне и уплетала сандвич со сливочным сыром, помидором и луком. То был ее первый день после возвращения домой.
— Ты похудела, у тебя изможденный вид.
— Когда вернется Раш? Опять поздно? Мне бы не хотелось, чтобы мое появление в этом доме все перевернуло, чтобы пострадала его священная работа…
— Верена! — начала было Аманда с упреком, но тут же опомнилась:
— Пойду послежу за грузчиками.
После ее ухода Верена налила в розетку из-под желе немного белого вина и выпила. Сорок восемь часов назад она простилась с другом, тридцать шесть часов назад приехала в Миллбрук и стала ждать Арчера, двадцать часов назад попросила Арчера уступить ей часть старой мебели для ее новой спальни у Мэнди в мансарде, а три часа назад обнимала мать, упрашивая ее не плакать, и одновременно перечисляла новые правила сосуществования:
— Я хочу жить в мансарде. Я сама обставлю ее с помощью дяди Арчера. На деньги, которые я получаю за позирование, я буду брать уроки актерского мастерства. А вы с Рашем оставите меня в покое. Вам запрещается спрашивать, почему я сбежала и где была все эти девять месяцев, иначе я снова сбегу.
Аманда согласилась на все. Верена чувствовала себя террористкой, а мать сравнивала с перепуганной заложницей.
Верена подтянула колени к подбородку. Она помнила, каким обходительным был Раш, вернувшись в тот вечер домой.
Это произошло в День труда, в выходной, но Раш все равно работал. Его нерабочими днями были только Рождество и день ее рождения. Сама предупредительность, вежливость, радость по случаю ее возвращения! Она отозвала его в сторонку и доходчиво объяснила: если он еще хоть раз до нее дотронется, она покончит с собой.
Она быстро подметила, как изменились отношения между родителями. Они всегда вели себя, как чужие друг другу люди, но прежде умудрялись это скрывать, а теперь перестали делать для этого даже малейшее усилие. Раш как будто забыл, что Мэнди пользуется за столом перцем, и упорно передавал ей соль. По вечерам Мэнди добавляла в каждую чашку с кофе молоко, хотя Раш пил только черный кофе. Верена винила во всем себя. Их она не жалела, полагая, что так им даже лучше, но считала, что таким холодным, скучным, гадким дом стал из-за нее. Возможно, со временем все поправится… Казалось, ее надежды начали сбываться. А потом она снова очутилась на заднем сиденье автомобиля.
Верена встала. Вспоминая прошлое, она как будто уменьшалась в росте. Может быть, она пробудет еще какое-то время в этом доме, не протыкая руками стены, а головой — крышу, окончит школу, дождется восемнадцатилетия и получит причитающиеся ей денежки? Она налегла на перила лестницы. Как он мог учинить эту гадость в машине? Как она сама позволила этому случиться? Она все время была начеку, все время опасалась его, но он ни разу после ее возвращения не пробовал на нее посягать. Они даже смотрели вдвоем телевизор — в темноте, без Мэнди, сидели и болтали на диване, — проводили время в его библиотеке. Он вел себя безупречно. После года наблюдений Верена пришла к выводу, что он усвоил урок. Но оказалось, что он подстроил ей ловушку. Все это было лишь мерзким планом, призванным усыпить ее бдительность, создать впечатление, что он больше никогда не дотронется до нее своими погаными лапами…
Какая же она дура! Она встала и поежилась. Из-под двери ее спальни тянуло сквозняком. На ее этаже, самом верхнем в доме, всегда было на десять градусов жарче или холоднее, чем в остальных комнатах. Она распахнула дверь и оглядела свое жилище. Оно смахивало на монашескую келью, почти такое же строгое и пустое. В дальнем углу стояла широкая кровать, заселенная белыми простынями и атласным пледом в белую и бурую полоску. У стены помещался низкий сосновый туалетный столик, над ним — книжная полка. Рядом высился платяной шкаф медового цвета. Вдоль четвертой стены тянулась балетная перекладина, отражающаяся в огромных зеркалах. Она захватила сюда совсем немного вещей из своей прежней комнаты: литографию Матисса в розовых тонах — окно с видом на гавань; шаль, принадлежавшую еще бабке, матери Раша.
