И Павел спрашивал себя, с кем и куда он едет?
Тем временем Текла Божич решила продлить прогулку с капитаном. Она быстро побежала в гору в атласных башмачках, чуть приподняв юбку, и Павлу представилось, что перед ним взвился голубь-вертун или во ржи замаячил василек. Он увидел, правда, не только ее столичные башмачки, но и белые стройные ножки. Текла поднималась в гору легко, как козочка.
Исакович привык ездить верхом, и ему не хотелось пешком взбираться в гору. И все же, крикнув девушке, что пора возвращаться, он двинулся вслед за нею. Павлу вдруг подумалось, что Текла убежала куда-то далеко-далеко, туда, где всегда царит весна, и этот весенний день показался ему таким чудесным. А как она была хороша в эти минуты! Поднявшись на гору и вся запыхавшись, Текла легла на траву в овражке. Видимо устав, она закрыла глаза и закинула руки за голову. Когда Исакович подошел к ней, она посмотрела на него и улыбнулась.
Помня, что он имеет дело с избалованной девочкой и что она дочь майора Божича, Павел сначала повел речь о том, что она, мол, скоро вырастет и будет прекрасна и так же недосягаема для людей, как луна на небе; потом он сказал, что они уже набегались и пора возвращаться. Ведь они едут в Вену, а не пришли сюда ловить бабочек. Позднее Павел вспоминал, что он беспомощно стоял возле девушки, не зная, что делать. Она лежала среди цветущих маков, а поодаль чернел густой лес. И вдруг Текла тихо попросила его сесть или лечь рядом с нею, сказав, что это — счастливейший день в ее жизни; потом прибавила, что мама отбивает у нее всех кавалеров, но его она ни за что не отдаст.
Павел растерянно опустился рядом с нею на траву, приминая маки. А она закрыла глаза и улыбнулась, потом принялась лепетать, что все это она предчувствовала, когда отправлялась в поездку, что надеялась встретить в пути того, о ком уже давно мечтает, что она уже не ребенок, и капитан может, если хочет, ее поцеловать. «Может поцеловать», — повторила она чуть слышно.
Исакович в первую минуту онемел. Он, как и другие сирмийские гусары, хотя и слышал о ве́нках многое, но такой девицы до сих пор еще никогда не встречал. Он не знал, что и думать. Что она, рехнулась, или такая уж испорченная, или, может, видела или слышала, как ведут себя взрослые? Текла между тем взяла его за руку и нежно привлекла к себе. Рука у нее была холодная, как змея. Потом она капризно пожаловалась, что солнце светит ей в глаза и она ничего не видит. А так как Павел все еще сидел, точно окаменев, она дерзко прошептала:
— Милый, почему ты такой робкий?
И только тут, только тут Исакович вскочил как ошпаренный и даже пнул ее носком сапога, словно будил на конюшне уснувшего гусара. Он весь дрожал от бешенства.
— Придется мне рассказать Божичу, как ведет себя его дочь! — крикнул он. Затем круто повернулся и так быстро зашагал с горки, что известняк вылетал у него из-под сапог, словно выбивались из травы белые каменные родники.
На мгновение Текла оторопела. Потом кинулась за ним, крича, что он боров и ничего в девичьей любви не смыслит. Что вырос среди лошадей. Что он — изверг, влюбленный в женщину, чья могила уже травой поросла, сумасшедший. А она-то, дура, обрадовалась, когда он вошел в экипаж! Он совсем не понимает, что такое истинная девичья любовь, а ведь это — ее первая любовь. И, главное, пусть он ничего не говорит отцу.
Исакович молча спускался по корчевью.
Когда они добрались до поляны, откуда пошли на прогулку, слуги уже гасили разложенные костры и запрягали лошадей. Подойдя ближе, запыхавшийся Павел увидел, что госпожа Божич садится в экипаж, а ее муж церемонно прощается с дамами. Увидев дочь рядом с капитаном, Евдокия побледнела, потом покраснела и спросила Исаковича, куда они ходили, прибавив, что невежливо покидать общество. Разве он не понимает, сказала она, что Текла еще ребенок?
Божич тем временем кричал, чтобы запрягали и трогались в путь.
Золотые лучи солнца, падавшие сквозь зелень ветвей, освещали девушку. И задумавшемуся Павлу вдруг почудилось, будто перед ним — белая тень жены: она смотрит на него с грустной улыбкой, словно диву дается, куда он ходил и куда идет.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
И вдруг, когда все остальные путешественники уже уселись, Исакович ненароком уронил свою офицерскую треуголку возле колеса кареты. Текла быстро схватила ее и, подбросив несколько раз вверх, словно голубя-турмана, швырнула в затухавший на поляне костер, кинула на манер сеятеля, бросающего зерна в борозду. Увидев, что она сделала, все так и покатились со смеху.
Исакович кинулся спасать свою треуголку, но от огня в ней уже появилась дыра, казалось, шляпу пробила пистолетная пуля.
Божич подбежал к дочери, грубо схватил ее за руку и велел просить прощения. От боли она упала перед отцом на колени.
— Девушки в ее возрасте, — сказал майор, — порою и сами не знают, что делают. У меня в Гране есть друзья офицеры, и я раздобуду вам новую треуголку, эта уже никуда не годится…
И тут почти все путники вышли из экипажей и стали подбрасывать вверх и ловить свои шляпы, словно это были бабочки. Послышался громкий смех, все развеселились; наконец экипажи покинули поляну и двинулись в путь.
Исакович начал было уверять Божича и его жену, что никакой вины с его стороны нет. Но майор быстро замял разговор и принялся развлекать своих спутников. Павел еще долго сидел нахмурившись, не говоря ни слова, Евдокия смотрела вдаль с таким видом, будто где-то там, на горизонте, происходит что-то необычное, а ее дочь опять упрямо уставилась на капитана.
Вот так майор Божич, его жена и дочь ехали в обществе Павла до самого Грана.
Их все больше засыпала дорожная пыль — путь теперь проходил по долине, среди селений. Справа и слева розовели фруктовые деревья. Все чаще попадались хутора, откуда доносился собачий лай.
Божич сказал, что он представит Исаковича генералу Монтенуово, которого, по его словам, собирались назначить правительственным комиссаром в Карловцы. Тогда, мол, и он, Божич, появится в Карловцах. Это было все, что Павел запомнил из его бесконечной болтовни.
Потом майор принялся расспрашивать Исаковича о его имущественном положении и рассказал ему о живущих в Вуковаре родственниках жены, Ракичах, которые тоже хотят переселиться в Россию и уговаривают ехать и Божичей. Под вечер Евдокия вдруг принялась расспрашивать Павла о его покойной жене. Красивая ли она была? Брюнетка или блондинка? Как случилось, что она умерла во время родов? Фемка Трандафила рассказывала ей, будто Павел не намерен больше жениться. Чем объяснить это странное решение?
Божич, вероятно сообразив, что пора прекратить такие разговоры, завел речь о лошадях. Его приятель, молодой ветеринар графа Парри, уверяет, будто у животных есть душа. По его наблюдениям, вороные лошади опасны, а самые лучшие — гнедые, особенно те, у которых черная голова. Самые выносливые и преданные — каурые. Лошади с маленькими, глубоко сидящими глазами зачастую рано слепнут. Но пуще нечистой силы надобно остерегаться лошадей, у которых одно ухо торчит вперед, а другое назад. Особенно следует обращать внимание на конскую шею. Шея для лошади важна так же, как для женщины — да простят его и пусть Текла не слушает — важны колени!
Евдокия, сидевшая напротив Павла, как раз в эту минуту, словно случайно, приподняла платье и принялась с улыбкой подтягивать чулки.
Она негромко заметила, что советы мужа касательно женщин вряд ли пригодятся капитану. Ее супруг, продолжала она, вообразил, как это свойственно пожилым мужчинам, будто он знает о женщинах нечто такое, что другим неведомо. Ей же кажется, что не следует слишком копаться в женской натуре, как это делает муж. Все, что надо о ней знать, женщина сама поведает в любовном порыве!
Текла взвизгнула, услышав эти слова. И громко сказала отцу, что мать, кажется, завлекает капитана.
Подобные рассуждения Исакович слыхал уже не раз в Темишваре; они никогда его не занимали и даже были ему неприятны. Он лишь подумал, до чего люди там, на турецкой границе, непохожи на его попутчиков — дочь богатого воскобоя и ее хвастуна мужа, на этих выскочек, мечтающих втереться в высшее общество Вены.
