Чтобы не молчать, Павел сказал, что по его наблюдениям самое важное у лошади — это копыта. Если копыта легко крошатся, то и все прочее никуда не годится.
Божич вдруг пожаловался, что его супруга, верно, единственная среди офицерских жен в столице, которая не ездит верхом. У Монтенуово есть сестра, ей девяносто лет, и хотя в это трудно поверить, но старуха до сих пор каждое утро является в манеж графа Парри и ездит верхом.
Когда покупаешь лошадь, прибавил он, надо смотреть, чтобы шея у нее не была толстой, это делает ее голову неподвижной. Такие лошади дешево ценятся и рано околевают.
Вот так болтал Божич всю дорогу до города Гран. Наконец путники умолкли и только позевывали.
После долгой езды, уже к вечеру, кучер повернулся к пассажирам и указал на видневшийся вдали Гран. Божич заснул, едва лишь закатилось солнце. Из его щербатого рта вырывалось посвистывание. Вздрогнув и проснувшись от возгласа кучера, он, в свою очередь, указал Павлу на далекие башни Грана.
Пыль на дороге все больше темнела, а за пашней, за зелеными посевами Исакович увидел не то развалины, не то укрепления, стоявшие на небольшой возвышенности.
Внизу под горой в вечернем румянце зари заалели кровли Грана. Возникший перед ними город был уже близко.
Вот он, тот мир, где Исакович думал укрыться и найти пристанище. И это не мираж, а явь.
И все-таки этот город на Дунае и эта тонувшая в синем сумраке гора казались лишь причудливой игрою солнечных лучей, вечернего света, облаков и неба, каким-то обманом зрения.
Божич заверил Павла, что в городе найдется удобный ночлег и для него. Они немного отдохнут, а потом поедут дальше. Спешить им особенно некуда.
Так Исакович путешествовал с семьею Божичей.
Так познакомился он с дочерью и с внучкой богатого воскобоя из Буды, который подписывался Деспот, а прозывался Деспотович.
Так его благородие, досточтимый Павел Исакович, ротмистр сирмийского гусарского полка, переведенный в пехоту и дезертировавший, попал на пути в Россию в город, в который и не думал ехать.
В котором никогда до тех пор не был.
И в который уже никогда не вернется.
VI
Белый заяц и вороной жеребец на пути
Первую ночь по дороге из Буды в Вену весною 1752 года майор Иоанн Божич, его жена и дочь провели в городе Гран. Остановились они у сербского коммерсанта в сербской части города, неподалеку от развалин крепости. А прибывшего с ними капитана Исаковича устроили неподалеку, у аптекаря архиепископства, некоего Алойза Гернгутера.
И хотя австрийская почта перевозила пассажиров в своих chaise de poste[32] со всеми удобствами, они были рады, когда удалось переночевать не в трактире и не под открытым небом. Гораздо безопаснее и удобнее было останавливаться у знакомых или друзей. Коммерсант Кречаревич, у которого ночевали Божичи, приходился родственником Деспотовичу.
Аптеку по соседству с домом Кречаревича горожане называли Die alte Apotheke[33], а в резиденции архиепископа — Pharmacopolium[34], в сербской же части города просто «Зельницей».
Гернгутер всегда был рад гостям и охотно пускал на ночлег путников, особенно офицеров. У него было три дочери на выданье, и он лелеял надежду, что кто-нибудь из проезжих офицеров соблазнится какой-либо из них. Уж очень ему хотелось сбыть их с рук до своей смерти. Но оставшиеся без матери девушки — уже перестарки — блюли себя и в постель к офицерам не ложились, ограничиваясь только поцелуями. Когда Исакович вошел в дом, они с интересом поглядели на красивого капитана, который так внезапно появился в комнатах при свете фонаря. Однако за ним, точно тень, следовала Текла, и дочери аптекаря решили, что это — жених и невеста. На ночлег устраивались в полутьме, это походило на какую-то фантасмагорию, и все-таки Павел вскоре уснул крепким сном. Хозяйские дочки на своей половине еще долго болтали, хихикали и гоготали, как гуси, но к утру и они угомонились. Слышался только собачий лай. Ночь прошла без всяких происшествий.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Что понадобилось Божичу в Гране, Исакович не знал, но из разговоров догадался наконец, что дело идет о деньгах Деспотовича, которые Кречаревич отдал под проценты кому-то из местных жителей: эти деньги Божич и хотел теперь взыскать. На другой день майор около полудня вернулся из города, ругая здешних сербов на чем свет стоит.
В Гране Исакович помалкивал и старался не показываться на людях, боясь, как бы о нем не проведали на карантинной заставе; он с облегчением вздохнул, лишь когда подали карету.
Хотя все они уже немного привыкли друг к другу, как это бывает в пути, Исакович не слишком обрадовался, когда Божичи снова уселись в экипаж, чтобы продолжать путешествие до Рааба, где предполагался следующий ночлег. Божич показался ему еще неприятнее, чем вчера, и Павел все больше убеждался, что майор — человек злой и его надо остерегаться. Впоследствии Павел не раз вспоминал, что левая ноздря у Божича раздувалась и кривилась во время разговора, словно вокруг стоял смрад, который невольно приходится вдыхать. Зато Евдокия в тот день показалась ему еще красивее, чем накануне, но он избегал обращаться к ней. Хмурые взгляды, которые она бросала на Павла, надоели ему. У этой женщины были необыкновенно густые и длинные ресницы. Когда она опускала глаза, то казалось, будто слетаются, складывая крылья, какие-то черные ночные бабочки. В такие минуты Евдокия почти не дышала, ее тонкие прозрачные ноздри были неподвижны. Когда она обмахивалась черным веером, то до такой степени становилась похожей на покойную жену, что Павел вздрагивал от одной этой мысли. И удивленно спрашивал себя, по какой прихоти судьбы одна женщина покидает этот мир, а другая, похожая на нее как родная сестра, внезапно появляется перед мужем усопшей.
И чем дольше он сидел против Евдокии Божич, тем чаще ловил себя на мысли, что ее открытая грудь, ноги, взгляд, голос поразительно похожи на грудь, ноги, взгляд и голос его Катинки.
Евдокия, разумеется, не могла знать, о чем думает Павел, и молчала. А ее дочь, как и накануне, весело болтала и несла всякий вздор. И Павел невольно признавался себе, что смех девушки все больше и больше нравится ему.
В ней было то обаяние юности, которое так же быстро проходит, как проходят свежесть и красота.
Выехав в весенний день из Грана, путешественники катили сквозь заросли кустарника, через поля и рощи, и Павел впервые подумал, что поездка эта ему очень приятна. Он чувствовал себя веселым и бодрым в этот прекрасный весенний день.
И позабыл на время обо всем другом.
В Раабе у Иоанна Божича тоже нашлись какие-то важные дела.
Он снова взыскивал деньги тестя и снова бранился. Опять обходил сербских коммерсантов, которых тут было, правда, поменьше, чем в Гране. На ночлег он предложил остановиться у органиста епископства, который переселялся из Рааба в Вену, поступив на службу к Монтенуово.
Звали органиста Йоганн Шмерц.
По рассказам Павла, то был старенький, сухонький человечек в стихаре причетника, опьяневший от радости, что он будет доживать свой век в Вене, на службе у вельможной дамы. Шмерц почти полностью потерял зрение в соборе и теперь ходил как слепой, постукивая палкой по стенам домов. В церковь обычно его водила жена. Больше он никуда не ходил. А на органе играл с закрытыми глазами.
Он подобострастно кланялся Божичу в пояс и почтительно принял Исаковича.
Узнав, что Павел вдовец, Шмерц разразился на немецком языке пространной речью о браке как о величайшем счастье в человеческой жизни, если, конечно, супруги живут в согласии. Он просидел с гостями до полуночи. А когда надумал позвать жену, постучал палкой в пол.
Госпожа Шмерц, маленькая старушка в черном крепе, распространявшая вокруг запах бузины и при выходе в город надевавшая шляпу с множеством роз, как и муж, радовалась возвращению в столицу, где прошли ее девичьи годы. Радовалась она и тому, что гости понимают немецкий язык и поэтому их можно расспросить, как одеваются сейчас женщины в Вене.
