критической мысли. Он преодолевает душевную усталость, чувствует прилив творческих сил, работает легко и быстро. Просветление в личной жизни действует на него благотворно. Он строит радужные планы и даже поддается уговорам потратить летние месяцы на отдых и лечение. Он готов поехать с Марией Александровной за границу — в Париж, Гейдельберг, Швальбах, куда угодно! — быть бы только с нею вдвоем, не разлучаясь ни на один день.
Нужно еще закончить неотложные работы, выполнить срочные обязательства… Некрасов из тактических соображений старается как можно реже выставлять фамилию Писарева, но ни одна книжка «Отечественных записок» не проходит без его статей.
Писарев — поднадзорный. Он лишен права передвижения. Петербургский обер-полицмейстер Трепов отвечает отказом на его прошение о выдаче заграничного паспорта. Мария Александровна решается тогда прибегнуть к связям А. К. Пфеля в высших сферах, и тот обращается от своего имени к управляющему III отделением Мезенцеву. 15 мая 1868 года приходит обескураживающий ответ: главный начальник III отделения «по увольнению кандидата словесности Писарева за границу согласия не изъявил».
Во время этих хлопот Писарев получает от издателя Павленкова обвинительный акт прокурора по поводу второй части его сочинений с просьбой дать соображения для борьбы с судом… Но Писарев, не особенно заботясь в подборе аргументов, сообщает Павленкову, что не хочет перечитывать свои старые статьи, отвлекаться от работы «бесплодными письменными упражнениями». Он отталкивает от себя все неприятное, все, что может выбить из колеи и нарушить душевное равновесие. Самое же существенное в сложившейся ситуации — ему известно, что Павленков осуждает его за разрыв с Благосветловым и обвиняет в этом Марию Александровну; известно ему также, что сестра его Бера воспылала к Марий Александровне ненавистью с тех пор, как подружилась с Павленковым…
Издатель тактично напомнил критику, как он принимал близко к сердцу судебный процесс над своими сочинениями «в крепостной, долопатинский период», и в тот же день, 26 апреля, написал его сестре Вере, уже не скрывая негодования: «Я считаю и всегда считал это дело настолько же своим, как и его. Он сам должен понять свою неловкость. Не знаю, однако, поймет ли! Теперь он что-то не очень стал понятлив. Новая крепость — дом Лопатина, — кроме слога, ничего в нем не оставила…»
Хлопоты между тем продолжались. 3 июня начальник III отделения ответил согласием на новое прошение Писарева о поездке на морские купанья в Лифляндскую и Курляндскую губернии.
Около 20 июня Писарев с Марией Александровной и Богданом выехали в Ригу.
Незадолго до отъезда он заглянул в «Отечественные записки». Об этом посещении рассказывает в «Литературных воспоминаниях» А. М. Скабичевский:
«Он влетел в редакцию на этот раз такой веселый и оживленный, каким я его давно не видел. «Должно быть, — подумал я невольно, — он дождался праздника своей любви!» Пришел он с целью проститься перед своим отъездом на лето в Дуббельн на морские купания. Восторженное расположение духа его, «сияние», как он сам выражался о подобных радостных моментах своей жизни, еще больше просияло, когда вошла в редакцию совершенно незнакомая ему девушка с большим поясным фотографическим портретом его и, узнавши подлинник, подошла к нему с робкой просьбой подписаться под портретом, что Писарев тотчас же, конечно, охотно исполнил».
СВИНЦОВЫЙ ГРОБ
Петербуржцы чувствовали себя почти как за границей в городе с готическими зданиями, узкими средневековыми улицами и разноязычным населением. Остановившись в гостинице «Франкфурт-на-Майне», они с любопытством осматривали Ригу.
О прибытии Д. И. Писарева и г-жи М. А. Маркович с сыном оповестила местная газета. Издатель журнала на немецком языке «Ди Либелле» Эрнст Платес нанес им визит, чтобы засвидетельствовать почтение от имени рижских коллег. Вскоре Платес перевел с русского на немецкий и напечатал в своем журнале несколько украинских рассказов, а затем эстонская поэтесса Лидия Койдула перевела с немецкого на эстонский «Козачку». Так началось знакомство с творчеством Марко Вовчка в Прибалтийском крае.
В воскресенье 30 июня перебрались на дачу в Дуббельн (Дубулты). Было ветрено и прохладно, вода еще не успела прогреться, и только в четверг наступило резкое потепление. В этот роковой день, 4 июля 1868 года, случилась беда.
В отличном настроении, веселый, жизнерадостный, Писарев отправился с Богданом купаться. Заплыл довольно далеко, преодолев две или три глубины и отдыхая на каждой промежуточной мели. Богдан, заигравшись на пляже, хватился, когда Писарева уже не было на поверхности. На глубоком месте ему свело ногу судорогой (по другой версии, случился нервный шок), и он пошел ко дну.
Богдан метался, звал на помощь. С криком прибежал на дачу:
— Мама, мама, Митя утонул!
Мария Александровна кинулась на берег. Рыбаки по ее настоянию начали искать утопленника. Нашли не раньше чем через час, когда спасти уже было невозможно.
На другой день она телеграфировала из Дуббельна министру внутренних дел о позволении перевезти тело Писарева в свинцовом гробу в Петербург. Другую телеграмму она послала в «Отечественные записки». Но свыше сил было заставить себя написать родным и друзьям.
Мертвый Писарев лежал в часовне на Взморье. Мария Александровна не выходила оттуда двое суток, а потом, когда оставаться там было уже невозможно, сидела с каменным лицом на пороге часовни, оберегая покойника от покушений дуббельнского полицмейстера предать его земле на рижском кладбище. Студенты-латыши, узнав, кого охраняет эта женщина, установили возле часовни дежурство.
Трагедию на Рижском взморье каждый в Петербурге толковал по-своему. Благосветлов, например, утверждал в письме к Шелгунову, что Писарев «утопился в душевно-расстроенном состоянии», а Шеллер-Михайлов, беллетрист «Дела», распускал нелепые слухи: «Эта гнусная игра в кошки и мышки, — писал он 9 июля поэту Полонскому, — кончилась тем, что человек утонул на месте, где отмель идет на версту, что этого человека потащили для подання помощи в Ригу. Еще бы она в Петербург повезла бы его для откачивания! И теперь эта баба никому ничего не дает знать, не отвечает на телеграммы и бог знает что делает».
Тревожные вести докатились и до Грунца. Кто-то из знакомых сообщил Варваре Дмитриевне, что Митя при смерти. Не получив ответа от рижского полицмейстера и ни слова от Марии Александровны, 12 июля она обратилась к Пфелю: «…доставьте ей мое письмо и скажите, ради бога, если знаете, что с Митей. Целая семья в отчаянье — отец, бедный, совершенно убит, плачет, как ребенок, Александр Карлович! Вы добрый, и вы сами отец, вы поймете, как тяжела неизвестность…»
Между тем только 16 июля прибыл в Дуббельн посланный Некрасовым Слепцов с разрешением на перевозку тела. Первым делом он препроводил Марию Александровну с Богданом в Ригу — в ту самую гостиницу «Франкфурт-на-Майне», где она провела несколько счастливых
