Благосветлов этого не принял в расчет. В объявлениях об издании журнала «Дело» среди имен будущих сотрудников упоминалась и Марко Вовчок, хотя согласия у нее никто не спрашивал. Но у писательницы были к Благосветлову свои претензии. Он относился к ней невнимательно, не отвечал на письма, беспардонно задерживал гонорары и даже не удосужился вернуть «Записки дьячка», стоившие ей года работы.
На правах родственника Писарев потребовал, чтобы Благосветлов извинился перед Марией Александровной. Тот ответил ей резким письмом: «…таким образом, дело сводится к обвинению меня за несоблюдение внешней вежливости, а именно — почему я не приехал к вам или не написал вам. Извините меня: у меня слишком много черной работы, чтобы надевать фрак и перчатки».
Это и послужило поводом для ссоры. В письмах к Шелгунову Писарев подчеркивал, что разошелся с Благосветловым «не из принципов и даже не из-за денег, а просто из-за личных неудовольствий». Но аргументы приводились серьезные: «Когда я увидел из его слов, что он считает себя за олицетворение журнала и смотрит на своих главных сотрудников, как на наемных работников, которых в одну минуту можно заменить новым комплектом поденщиков, то я немедленно раскланялся с ним…»
И дальше, в том же письме: «Так как я не имею возможности содержать в Петербурге целое семейство, то моя мать и младшая сестра в начале июня уехали в деревню, а я остался; ищу себе переводной работы и веду студенческую жизнь».
Писарев редактировал и частично переводил вместе с Марией Александровной «Жизнь животных» Брема и «Происхождение человека» Дарвина, получая по 5–7 рублей с печатного листа. Эти ученые труды издавал, привлекая многих переводчиков, известный палеонтолог В. О, Ковалевский. По его заказу Писарев перевел еще книгу Шерра «История цивилизации в Германии» и отредактировал для издателя Луканина «Физиологию» Дрепера.
Но только он успел загрузить себя столь неблагодарной работой, как получил предложение от Некрасова написать несколько статей для задуманного литературного сборника. Узнав о разрыве Писарева с Благосветловым, Некрасов поспешил заручиться сотрудничеством видного публициста, а затем, осенью того же года, привлек его вместе с Марией Александровной к «Отечественным запискам», которые откупил у Краевского.
Открывались отрадные перспективы. Обновленные «Отечественные записки» при новом составе редакции вполне могли заменить Писареву потерянное «Дело». Нужно было только собраться с силами и обрести прежнюю форму. Еще недавно Влагосветлов твердил каждому встречному, что Писарев «умер уже давно как умственный деятель», а теперь, задетый за живое, безуспешно пытался через третьих лиц склонить его к возвращению в «отчий дом».
Ничтожный повод, из-за которого произошла ссора, переход Писарева в конкурирующий журнал и дальнейшие события не могли не отразиться на отношении к Марко Вовчку постоянных сотрудников «Дела». Личная неприязнь к писательнице проскальзывает даже в оценках ее творчества, как правило, далеко не объективных (статьи Шелгунова, Ткачева, Шашкова и др.). Этим же объясняется и антипатия к ней Павшенкова.
Но Писарев не мыслил своего существования без Марии Александровны, нашедшей в нем преданного друга и единомышленника. Чисто по-женски она оберегала его от посторонних влияний, которые могли бы воздвигнуть между ними стену, стать для него источником новых волнений и неприятностей. Ведь полиция следила за каждым его шагом, и любая оплошность могла его погубить.
«Сближение с вами дало ему полнейшую возможность оставить прежних друзей, — писал ей впоследствии В. И. Жуковский, товарищ Писарева по университету. — Они, конечно, поняли, что он не оставлял их только потому, что не находил выхода. Каким же образом могли бы они простить вам то, что в вас он нашел того лучшего друга, который по уму заменил ему прежних друзей и внес в его жизнь то оживляющее чувство, которое может внести только любимая и любящая женщина».
И другой клубок противоречий: враждебное отношение родственников, болезненно переживавших отчуждение Дмитрия Ивановича. Ревнивая мать однажды уже разрушила его счастье, разлучив с младшей кузиной, Раисой Кореневой, и, конечно, он не допустил бы вторичного вмешательства в свою жизнь. Варвара Дмитриевна отлично это понимала, и тем не менее любовь сына к троюродной сестре, женщине «с прошлым» и уже не первой молодости, поразила ее в самое сердце. Примешивалась к этому и тревога о материальном благополучии семьи. Но, зная его душевное состояние, Варвара Дмитриевна пошла на подвиг самопожертвования.
Вот строки из ее письма от 15 августа 1867 года (оригинал на французском языке):
«В эту минуту я очень несчастна, более несчастна даже, нежели люди, не имеющие куска хлеба. Я получила от Мити письмо — он пишет, что ему… о, Маша… я знаю, что это безумие, что это письмо не приведет ни к чему, но все же ты ведь добра, умоляю тебя, сделай Мите жизнь легкой и счастливой… этими страданиями уничтожаются его умственные способности. О! мысль опять увидеть его в том состоянии помешательства, в котором я его уже видела один раз, не покидает меня со времени получения его письма. Если ты не можешь сделать ему жизнь приятной, что я говорю — счастливой, если ты не можешь его любить — пожалей его, по крайней мере пожалей меня, я у твоих ног, я тебя умоляю…»
Одновременно пришло печальное известие из Чернигова: Афанасий Васильевич умирал в больнице от скоротечной чахотки и выразил перед смертью желание повидать сына.
Нравственный долг призывал Марию Александровну поехать в Чернигов, но… она не могла пересилить себя. Все, что было связано с Афанасием, отошло в далекое прошлое. Всякие отношения, даже переписка, давно были прерваны. И кроме того, ей это было известно, рядом с ним находилась до последней минуты безутешная Меланья Авдеевна…
Богдан проводил лето у Мардовиных в Орловской губернии. Мария Александровна немедленно обратилась к одному из братьев Лазаревских — Федору Матвеевичу (он был управляющим Орловской удельной конторой) с просьбой помочь переправить Богдана в Чернигов.
Но время было медлительное, и вести спешили медленно.
9 сентября Е. П. Мардовина писала из Орла: «Бог мне свидетель, что если б я имела хоть какую-нибудь возможность, я на другой же день по получении этого письма сама повезла бы Богдана к отцу, но поистине в настоящее время у меня к этому нет ровно никаких средств».
28 сентября взялся за перо Ф. М. Лазаревский: «Я бы давно исполнил эту просьбу, если бы Катерина Петровна доверила мне Богдася. Она не доверила мне, и я могу только сожалеть, что умирающему отцу она медлит (может быть, теперь уже поздно) доставить последнее утешение».
Увы, было поздно!
Афанасий Васильевич Маркович скончался в ночь с 31 августа ка 1 сентября и был похоронен на Болдиной горе, неподалеку от древних
