всем, что случилось за день, о своих мыслях, чувствах, впечатлениях; о новых демаршах Благосветлова, о визитах к Некрасову, о своей работе над обширной статьей «Дидро и его время», которая осталась незаконченной; о встречах с Кутейниковым и Слепцовым, разговорах с Бенни, о домашних делах и т. д.
Он только что проводил Марию Александровну. Экономная домоправительница проявляет излишнее усердие: «Доходит до того, что она не хочет зажигать себе отдельной свечи или лампы, и ей таким образом представляется альтернатива сидеть впотьмах или сидеть вместе со мною, у нашего стола, при свете нашей лампы. Я предпочел бы остаться один в нашем святилище и работать под властью святой грусти, причиненной отсутствием божества».
На следующий день: «Ты, может быть, будешь недовольна тем, что я все рассказываю тебе мельчайшие факты, вместо того, чтобы сообщать тебе мои мысли и чувства. Но что же мне, друг мой, делать, когда никакие мысли не приходят мне в голову, и когда чувства все одни и те же: жду тебя, желаю тебя, жду и желаю посредством тебя прочного, хорошего и живого счастья. Я не тоскую и не скучаю, потому что весь живу в ближайшем будущем и твердо верю твоему обещанию». И дальше: «Я сидел у тебя в комнате и поддерживал в камине неугасимый огонь. Прочитал больше сотни страниц, но чтение ничего не шевельнуло во мне, и даже не дало мне почти ни одного факта, которого бы я не знал. Мне не грустно, но время тянется долго, и то время, когда ты была тут, представляется мне каким-то очень отдаленным прошедшим. В эту минуту мне чрезвычайно живо припомнилось, как я стоял вчера у окна вагона и старался протереть перчаткой лед, и как твое лицо смутно мелькнуло мне в последний раз сквозь замерзшее стекло, и как ты мне сказала, чтоб я шел домой».
Писарев живет надеждами: «Милая, хорошая моя Маша! Написавши это восклицание, я задумался с пером в руках. Не знаю, что я тебе хотел сказать, не умею ясно выразить, о чем я думал. Но основной мотив был все тот же: люби ты меня, а уж я тебя так люблю, и еще так буду любить, что тебе, конечно, не будет холодно и тоскливо жить на свете. Милая, как мы с тобой можем весело работать и умно наслаждаться».
Писарева терзают сомнения: «Я весь целиком отдался тебе, я не могу и не хочу взять себя обратно, я не имею и не хочу иметь существования вне тебя, и в то же время я всегда вижу висящую над моей головой опасность разрыва наших отношений. И эта опасность является передо мною тогда, когда я меньше всего ее ожидаю».
Немаловажный психологический штрих, раскрывающий силу характера женщины, всецело подчинившей его своему влиянию: Писарев наносит визит Шульгину, фиктивному редактору «Дела», чтобы заявить о своем отказе внести изменения в статью о «Преступлении и наказании», запрещенную цензурой (статья была отдана в журнал до разрыва с Благосветловым). Он держится с несвойственной ему осмотрительностью, о чем не без иронии сообщает в очередном письме: «Положительно я совершенствуюсь; я горжусь этим, и в конце концов надеюсь сделаться с помощью Маши непроницаемым, подобно дипломату, и молчаливым, как устрица».
5 декабря он узнает от Некрасова, что уже составлено объявление о преобразовании «Отечественных записок». Некрасов «очень желал, чтобы ты поскорее кончила «Живую душу», которая, по всей вероятности, целиком, без деления на части, пойдет в первую книжку……А меня подождут пускать, и я, со своей стороны, одобряю эту осторожность»,
ГЛАВА В ГЛАВЕ
Объявление появилось 9 декабря в газете «Голос». Писарев действительно не упомянут. Сказано только, что «предполагается расширить отдел критики и библиографии». Зато в перечне произведений, находящихся в руках редакции, «Живая душа» Марко Вовчка стоит на первом месте.
Но закончить роман удалось не так быстро, как хотелось Некрасову. Большую часть времени поглощала переводная работа. С января по сентябрь 1868 года в приложении к «Отечественным запискам» печаталась «Подлинная история, маленького оборвыша» Джеймса Гринвуда — социально-обличительный роман английского писателя диккенсовской школы. В том же году было оттиснуто в виде отдельной книги… 300 экземпляров.
Позже перевод Марко Вовчка лег в основу многочисленных переделок и пересказов «Маленького оборвыша» для детей. В общей сложности книга Джеймса Гринвуда выдержала в нашей стране около пятидесяти изданий и до сих пор издается в новом пересказе К. Чуковского.
С легкой руки Марко Вовчка английский роман стал классическим произведением русской детской литературы, тогда как в Англии и сам Гринвуд и его «Маленький оборвыш» давным-давно забыты…
В 1868 году Мария Александровна напечатала в «Отечественных записках» еще несколько переводов: повесть Андре Лео «Две дочери Плишона» — под названием «Два женских характера», роман «Блумсберийская красавица» Огастеса Мегью, близкого по направлению к Гринвуду, и отрывки из книги «Газовый свет и дневной свет» Джорджа Сала — представителя той же плеяды английских реалистов.
Кроме того, отдельными изданиями вышли «Дети капитана Гранта» — первый из пятнадцати романов Жюля Верна, переведенных Марко Вовчком, и роман Гектора Мало «Приключения Ромена Кальбри». Одновременно Ковалевский выпустил без указания имен переводчиков «Жизнь животных» Брема.
Нужно было обладать изумительной легкостью пера, чтобы за один год выполнить столько переводов! Но это было только начало. За десять лет Марко Вовчок перевела целую библиотеку французских, английских и немецких книг. В своей переводческой деятельности она придерживалась определенной программы, переводя чаще всего по собственному выбору. Особенно много и охотно переводила она для детей, в первую очередь тех французских писателей, с которыми была лично знакома. На книгах, переведенных Марко Вовчком, воспитывались поколения юных читателей России. Рецензенты, отмечая ее заслуги, писали, что «за достоинство переводов ручается известность имени переводчицы». И действительно они не уступали лучшим образцам русского художественного перевода шестидесятых-семидесятых годов.
Можно согласиться с оценкой Богдана Марковича: «Как переводчица Марко Вовчок занимает первоклассное место в русской литературе. Благодаря ее прекрасному русскому языку, она умела, свободно отклоняясь от подлинного текста автора, но не изменяя ни его мысли, ни его тона, передавать его в русских художественных образах. В этом отношении с ней мог бы соперничать лишь давно умерший знаменитый переводчик Диккенса и Теккерея Иринарх Введенский, и оба они, несомненно, лучшие русские переводчики девятнадцатого столетия».
Но эта изнурительная работа принесла ей, как мы увидим дальше, не только лавры, но и тернии. Среди переводчиков нарастала конкуренция, а Марко Вовчок, заручившись привилегиями от Этцеля, бесцеремонно вторглась в цех литературных ремесленников. Выдерживать соперничество с известной писательницей было им не
