Вернувшаяся княгиня Шушаник с грустью сообщила, что тревога за сына не дает уснуть Старшей госпоже.
– Что же ты делала у Масиса, Анаит? – спрашивала княгиня Мамиконян.
– Рукопись составляла, – смущенно ответила Анаит, как бы опасаясь этим сообщением выдать какую-то сердечную тайну. – Переписала отрывки из творения Мовсеса Хоренаци и разрисовала их…
– Славный подарок! – заметила госпожа Шушаник и незаметно улыбнулась.
Княгиня Мамиконян не разгадала смысла этих слов, но Анаит вспыхнула и выбежала. Астхик последовала за нею.
– Что с нею, что стало с бедной пташкой моею? – покачала головой княгиня.
Шушаник рассказала о сердечных муках Анапт. Княгиня грустно улыбнулась:
– Знать бы, какая судьба ожидает этих бедняжек. Ведь и Артак юноша с благородным сердцем…
– В зимнюю вьюгу распустились розы, долго ли им цвести? – со вздохом сказала Шушапик.
Княгиня встала, подошла к окну. За окном лежала ночь, не было видно ни зги.
Внезапно сверкнула молния, далеко в горах, загрохотал гром: начался ливень.
– Горе запоздавшим путникам, – негромко сказала княгиня. Она долго смотрела вдаль; сердце ег сжималось от острой боли.
– "Что с ними? И весточки нет!.. – прошептала она, продолжая смотреть в окно.
– Одному господу ведомо!.. – грустно отозвалась Шушаник.
Вернулись Астхик с Анаит, что-то прижимая к груди. Не желая мешать беседе княгини с дочерью, Анат неслышно скользнула к Шушаник и села из подушку у ее ног. Астхик присела рядом с нею. Княгиня обернулась, рассеянным взглядом окинула девушек и обратилась к дочери:
– Ведь ни одного дня покоя у него не было, ни одного дня не посидел дома, никогда не успевал снять с себя доспехи! Сколько лет я вам мать и жена ему – и ни одного дня всех вас вместе под одной кровлей не видела! Всегда вне дома, всегда в походах, всегда в скитаниях… Так и прошла вся жизнь!
– Что же делать? Такова уж судьба Мамиконянов, мать.
– Я не об этом говорю. Принимаешь честь – с нею неразлучны и обязательства. Мы – слуги народа… Я о судьбе своей говорю. А чести ронять нельзя, хотя бы пришлось принять мученический конец!
– Правильно, мать. Пусть не скажет никто, что Мамиконяны остались в долгу перед народом! Пусть уж лучше народ будет в долгу перед нами, и мы этого долга требовать не станем…
– Когда я выходила замуж, старая княгиня Гнуни сказала мне: «В благоустроенный ли дом ты идешь, Дестрик?..» Я говорю: «А чем это он не благоустроен, дом Мамиконянов?» А она мне: «Мамиконяны – слуги народа…» Ее слова я и повторяю. Благодарение господу! Да не оставит он и впредь меня и отца твоего в долгу перед народом! Пусть мы с частой совестью сойдем в могилу. Другие радости я не прошу. Мы – Мамиконяны!
– Он не примет веру Зрадашта! – уверенно продолжала княгиня. – На тысячу кусков его разорвут – не примет! Знаю я его нрав. Знаю и то, что принуждать его будут… Помоги ему, господи, выдержать испытание!
– Да минет его это испытание, мать! – простонала Шушаник. – Род Мамиконянов развеется прахом… Княгиня перекрестилась.
– Господь ему прибежище и сила!.. – простерла она руки к небу. – Господь милостивый, взываю к тебе грешными устами: если жив он – пусть вернется несломленным! Если не сломлен он – пусть живым вернется! – Она опустилась на колени и начала вслух читать молитву.
Княгиня и девушки последовали ее примеру. Когда она кончила молитву, Анаит расплакалась и упала лицом на подушку.
– Не плачь, милая! – приласкала ее Шушаник. – Даст бог, вернутся все незапятнанными и живыми.
– Знаю! Конечно, вернутся незапятнанными. Как же может быть иначе? Но живы ли?
– Живы, милая, не сомневайся!..
Послышался густой лай. К воротам вышла встревоженная стража. В темноте закопошились фигуры и быстро скрылись. Простуженно заскрипели ворога, проехали всадники. Топот был редкий: видимо, народу прибыло не много.
– Зохрак!.. Мой Зохрак!.. – послышался смешанный со слезами радости возглас Югабер, няньки молодого князя.
Во дворе поднялась суматоха. Шушаник, ее мать и обе девушки выбежали из покоя. Факелы, шипя под дождем, еле освещали прибывших. Не обращая внимания на дождь, госпожа первая сбежала вню и кинулась к высокому мускулистому и худощавому юноше. Шущаник, плача, обняла брата – Зохрак!.. Зохрак!.. – слышалось со всех сторон.
Сына Спарапета повели наверх. Слуги снимали с коней его вещи.
Вошли в покои. Зохрак пристально взглянул на мать и сестру, скользнул взглядом по Анаит и Астхик и, проведя рукой по мокрой от дождя одежде, остановился в нерешительности.
– Весь промок!.. – испуганно проговорила княгиня.
– Да, немного.
– Ну иди же, иди переоденься! -торопила мать.
Зохрак, не отвечая ей, озабоченно огляделся, как бы желая вспомнить что-то, и быстро повернулся к сепуху, который командовал замковой стражей и первым встретил его:
– Почему полк еще не в Зарехаване? Давно пора! Ведь они могут войти через Багреванд, в то время как наши здесь сидят у себя в шатрах! Не понимаю я этого.
– Спарапета ждем, – пояснил сепух.
– Отец еще не вернулся? – обратился Зохрак к матери и в горьком раздумье покачал головой. -Удастся ли ему вырваться из когтей Азкерта? И почему меня так поздно вызвали? Поехал бы и я с ним: если бы случилась опасность – были б вместе, хоть чем-нибудь бы ему помог – Иди, иди переоденься, – прервала Шущаняк с легкой улыбкой, любовно оглялывая брата, сильно возмужавшего за время пребывания в Греции.
– Сейчас, сейчас. А как Старшая мать? Спит уже?
– Пойди к ней. Почти не спит она, – отозвалась княпшя.
Зохрак быстро пошел в опочивальню бабушки. Все последовали за ним. Увидев его, Старшая госпожа крикнула и, дрожа, обняла его.
– Умереть мне за тебя! Прибыл, дитятко!.. – говорила она с плачем.
– Не плачь, Старшая мать! – засмеялся Зохрак. – Пусть плачут матери наших врагов!
– Воин… внучек мой… воин! Умереть мне за тебя, за меч, за оружие твое!
Старшая госпожа не выпускала Зохрака из объятий. Так мягко, как только было возможно для его стальных пальцев, юноша потряс ее за плечо и спросил:
– Ну, а здоровье твое как, здоровье?
– Ой, тише, ягненок кой, ты мне плечо раздавил, – кряхтя от боли и одновременно смеясь, сказала Старшая госпожа.
– Смотри же не вздумай умирать, Старшая мать, до нашей победы! Я приеду, сатв тюзеорсию тебя – с гусанами, с песнями, с плясками!
– Да, ягненок мой! Да, внучек!.. Ах, дождаться б, чтобы ты вернулся, сам опустил меня в родную землю. Тогда смогла бы я уснуть спокойно… – И она с тоской оглядела всех – Сладостна земля родная…
Взор ее упал «а молодых девушек.
– Анаит, дитя мое… и ты… Подойдите ко мне, подойдите! Поцелую вас, цветочки мои!..
Анаит и Астхик подошли. Старшая госпожа поцеловала их и внимательно оглядела.
– Еще не познали жизни… А ну, взгляните-ка мне в глаза… Старшая госпожа глубоко заглянула в глаза Анаит и Астхик, заглянула и в глаза Зохраку.
– Нет, живы подвижники мои: Вардан мой, Артак, Нершапух мой, Гадишо…
Она перевела взгляд на сноху и на Шушанкк:
– Все они – мои дети. Привел бы господь увидеть их всех вокруг себя, страну – спокойной, народ родной – смеющимся!.. Но злобен насильник, гибелью грозит стране!.. Ради этого и пошел на подвижничество сын мой, чтоб добиться мира для страны и народа. Да воздаст господь всем чужим странам, потом уж и стране Армянской!.. Ну, теперь оставьте меня.
Поцеловав руку Старшей госпоже, все вышли.
– Опора нашего дома – Старшая мать!.. – задумчиво проговорил Зохрак, оживление которого пропало после слов Старшей госпожи.
Он последовал за матерью, чтоб переодеться. Княгиня Шушаник увела Анаит и Астхик к себе.
Полное отсутствие вестей от уехавших в Персию нахараров вызывало все большее и большее беспокойство. Могло случиться, что они томятся в заключении или преданы казни… Не было исключено, что Азкерт уже выслал против Армении войска и они приближаются…
Тревога душила католикоса. Он разослал срочных гонцов к оставшимся в стране нахарарам с требованием безотлагательно явиться в Арташат на совещание.
«Если же не прибудете – знайте, что неминуемая гибель настала страны Армянской…»
Арташат переживал томительные, тоскливые дни. Обычно шумная столица умолкла, как бы замкнулась в себе. На улицах замерло движение. Оцепенелую тишину нарушали своим ляагом и стуком лишь кузнецы да паяльщики и лудильщики, но и они намного раньше обычного закрывали свои мастерские и собирались в узеньком тупичке в конце ремесленного ряда.
На городских стенах, враждебно поглядывая друг на друга, сновали у башенок персидские и армянские воины. Присматривался к персам крепостной воевода, недоверчиво покачивая головой. Горожане также смотрели на персидских воинов со жгучей ненавистью, бормоча проклятия при встречах с ними.
В ожидании вестей толпы бездомных крестьян и монахов, бежавших из родных мест от насилий персидских сборщиков, тесными группами бродили по городу и его окрестностям, сея тревогу и тоску.
