на крыльцо.
Бояре, их жёны, дети, друзья – вся знать уже собралась. И весь двор, вся улица у распахнутых ворот была наводнена людьми. Казалось, весь Старгород собрался.
Ростих стоял на крыльце спиной к дверям вместе с женой в окружении сыновей. Гул поднялся такой, что он не услышал шагов позади.
– Мы здесь, боярин, – негромко произнесла Велга, вставая подле.
– Хорошо, хорошо, Велга. – Он улыбнулся ей. – Значит, начнём?
– Начнём.
Кастусь подошёл к перилам, поднялся на мысочки, чтобы выглядеть выше. Велга едва сдержалась, чтобы не засмеяться.
Не время было. Он теперь мужчина, участник вече.
Ростих поправил кафтан на широкой груди, беспокойно пригладил бороду.
Велга сделала шаг вперёд. Встала между братом и Ростихом. Её место теперь тоже здесь. Пусть не княжны, но госпожи. Участницы вече. Пусть она и сама едва выглядывает из-за высокого боярского крыльца. Это место она заслужила.
– Всё хорошо, Ростих, – негромко проговорила она. – Начинайте.
Боярин кивнул:
– Народ Старгорода, вы видели, что произошло. Вы видели, как предавали нас присланные князья раз за разом. Что ратиславские, что рдзенские – все они думали о короне, о государях, о князьях да королях, которые сидят далеко отсюда. Им нет дела до Старгорода, нет дела до наших обычаев, наших порядков, наших людей. Они думают только, как обогатить свою казну.
Гомон на улице поутих. Все прислушались, даже те, кто стоял совсем далеко, пытаясь разобрать, что говорил боярин. А Ростих с каждым словом становился увереннее, точно крылья выросли за его спиной.
– Но это мы, старгородцы, приносим золото в их казну. Это наши корабли плавают по всему свету. Наши купцы привозят товары со всех уголков земли. Наши мастера создают такие поделки, которые никому не повторить. Нам не нужны ни князья, ни короли. Нам нужен Старгород – вольный, сильный, независимый. Старгород это Старгород. Он сам себе князь, сам себе господин.
Боярин взмахнул рукой, и один из его сыновей развернул знамя, спуская его с крыльца так, чтобы можно было разглядеть со двора. Велге с её места ничего не было видно, но она уже знала, что было на том знамени. Она сама утвердила вместе с остальными членами вече рисунок.
Белым на красном – цветах смерти и жизни – был изображён огромный ящер, что лежал у ног древа, проросшего из пустого престола. Вода и земля, что сплелись в крови каждого старгородца. И не было больше никого на престоле. Городом теперь правил народ.
– Вот оно, знамя Старгорода! – воскликнул Ростих. – Нет и не будет больше князей в Старгороде. Нет и не будет больше Старгородского княжества. Отныне это вольные Старгородские земли, и живут тут вольные люди. Над нами нет государя. Мы сами себе государи и господа. Старгород это Старгород!
Знамя нацепили на длинный кол, подняли, и по улице, кажется, до самых Водяных ворот, разнёсся возглас:
– Старгород это Старгород!
Велга вцепилась пальцами в перила. Кастусь беспокойно затоптался рядом, она поспешила положить одну руку ему на плечо.
– Всё хорошо. Это сейчас уже закончится.
Толпа, крики, громкие звуки – всё это пугало его теперь.
– Я в порядке, – храбрясь, пробормотал брат.
Он не сводил глаз со знамени, которое сын Ростиха понёс по улице. Народ расступался, пропуская его вперёд, и даже издалека видно было белое древо на красном поле.
Все, кто стоял на крыльце, долго смотрели ему вслед.
– Ну, пошли, – выдохнул облегчённо Ростих. – Вроде все довольны.
Гости со двора потянулись во дворец боярина. Во дворе и на улице заиграли волынки и трещотки. Везде выставили угощения для горожан. Члены вече не пожалели золота для праздника. Пусть надолго запомнят, как Старгород праздновал свою свободу.
– Пошли, отведу тебя в спальню. – Велга снова взяла Кастуся за руку, чтобы не потерять в толпе.
Мартышка и кошки куда-то убежали. Они быстро прижились во дворце Ростиха, их полюбили кухарки и подкармливали лакомыми кусочками.
– Ты к остальным пойдёшь? – недовольно спросил брат. Он не любил теперь оставаться один.
– Меня там ждут, – пожала плечами Велга. – Я старшая. Так положено. Радуйся, что от тебя это пока не требуется. Спокойной ночи.
Велга прикрыла дверь в спальню брата, обернулась, но вернуться в зал она смогла не сразу.
Прислушиваясь к радостным голосам внизу, Велга остановилась на краю лестницы, когда заслышала шаги.
– Велга, – наверх поднимался Хотьжер. В руках у него было две чаши. – Я… подумал, ты захочешь медовухи. А то её все пьют. Скоро ничего и не останется.
– Не думаю, что боярин Ростих не запасся на несколько пиров вперёд, – улыбнулась Велга, но чашу приняла.
– Ты идёшь?
Она отвела взгляд:
– Да, сейчас… мне нужно немного побыть одной.
Хотьжер с пониманием кивнул:
– Я буду внизу.
В ответ получилось только улыбнуться.
Наконец она осталась одна.
Велга подошла к распахнутому окну, поднесла чашу ко рту. Медовуха оказалась приторно-сладкой, она оставила липкий след, и Велга невольно облизнулась, коснулась кончиками пальцев губ, подбородка, шеи…
Чужие, сухие, резкие, прикосновения тут же пришли на ум.
Из окна дворца боярина Ростиха открывался вид на соседний берег и Торговую сторону. На дорогу на Три Холма, в Рдзению, на запад. Туда, куда ушёл Войчех.
Пусть Создатель никогда больше не сведёт их пути. Пусть никогда Велга не услышит имени, что шорохом ночных теней звучало на ветру, что ощущалось на губах поцелуями столь горькими, что горечи той не подсластит и самый сладкий мёд. Пусть он останется там, в прошлом, которое пахло дымом и кровью.
Никогда больше она не хочет видеть его. И ничего так постыдно не желает, как узнать, что с ним стало.
Снизу вдруг раздался радостный гул. Велга оглянулась, заслышав перелив струн. На праздник пришёл гусляр.
В пару глотков Велга осушила чашу. Ей стоило напиться в этот вечер. Ей стоило напиться и плясать всю ночь, пока она не упадёт без сил. Плясать так весело, так лихо, чтобы в голове стало пусто.
Она поставила чашу, коснулась рукой гладких перил, спускаясь по ступеням. И с каждым шагом она ощущала себя легче, моложе, красивее, точно сбрасывала тяжёлый вес ответственности, что сама на себя и взвалила. За минувшее лето она будто постарела на пару десятков лет, а теперь вновь стала собой.
В зале танцевали. Не так, как положено на дворянских пирах. Нет, все были уже слишком пьяны и носились в безудержной, беспорядочной пляске. Велгу тут же подхватил хоровод. На лице её засияла улыбка. И ноги стали ловкими, послушными. Казалось, она не танцевала – порхала.
Её подхватил сначала Ярош, потом один из сыновей Ростиха, а после него и сам Ростих.
– Прекрасно, – повторял он. – Прекрасная
