Велга.
Она смеялась. Платок упал с головы, и огненные кудри разметались по плечам.
Вместе с боярином они сделали круг по залу, остановились, запыхавшись, обмениваясь радостными пьяными взглядами. Ростих вдруг схватил её ладони в свои, пожал их горячо, затряс так, точно пытаясь оторвать.
– Твой отец гордился бы тобой, Велга, – неожиданно произнёс он, притянул к себе и расцеловал в щёки. – Кажимеж был бы счастлив узнать, какой умницей ты выросла.
От растерянности Велга не сказала ни слова, так и осталась стоять на месте, когда Ростих отпустил её и поспешил к остальным гостям.
Никто никогда не называл её умной и не гордился ни её красотой, ни её скромностью или изяществом… а просто… её делами.
Стало душно. Щёки горели. Рассеянно прибрав растрепавшиеся кудри, Велга прошла вперёд, пытаясь выбраться из толпы. Она нырнула кому-то под локоть, благо, что почти все в зале были куда выше неё, и вдруг оказалась перед гусляром, сидевшим на лавке.
– Вадзим, – поражённо прошептала она.
Гусляр как раз закончил играть, отпил из предложенной холопкой чаши, утёр ладонью потный лоб. В задумчивости он провёл по струнам, точно пробуя их на вкус.
– Ну что, добрые люди Старгорода, не хотите услышать песню о соколе и вороне?..
Он вдруг поднял чёрные глаза, посмотрел прямо на Велгу и запнулся. Она тоже не сводила с него взгляда.
– Я… я спою свою новую песню, – пробормотал он негромко, но Велга различила каждое слово.
– Что ещё за песня?! – возмутился чей-то пьяный голос из толпы. – В жопу твою песню, гусляр, спой про сокола и ворона!
– В жопу твоих сокола и ворона, – огрызнулся Вадзим. – Я сочинил свою песню. Не хуже. Про чудище…
– И яблоневый сад, – проговорила обескровленными губами Велга.
Вадзим снова посмотрел на неё, поправил гусли на коленях, нерешительно, точно испугавшись чего-то, касаясь струн.
– И яблоневый сад, – произнёс он на весь зал.
Раздались недовольные возгласы, но они были редкими и быстро затихли. В основном никто не возражал. Да и вряд ли они могли теперь переубедить Вадзима. Гусляр расправил плечи, прикрыл глаза и вдохнул полной грудью.
У Велги закружилась голова. Она обняла себя руками. Её вдруг пробрал озноб.
Вадзим запел.
О деве в яблоневом саду. И о чудище, что пожелало её крови. О смерти, о любви, о речном змее, о чародеях, о королевах, обо всём, о чём хотелось бы забыть.
Но сад молчит, чернеющий от гари,
И лепестки все сгинули в пожаре,
Что ты принёс…
Это была красивая песня. И лживая, как и все песни о любви. Потому что любовь исцелила боль, развеяла ненависть, смягчила души. Потому что любовь помогла двум сердцам воссоединиться, но Велга слишком хорошо знала, чем закончилась на самом деле сказка о чудище и яблоневом саде. И потому ей стало тошно от этой лживой сладости. Что за глупая мечтательность заставила Вадзима так бессовестно соврать? Зачем было придумывать конец, которого быть не могло?
Она слушала, как в песне влюблённые радовались своему счастью, и в груди росло раздражение. Стоило бы позвать Хотьжера и велеть выгнать гусляра со двора. А лучше и вообще из города. Нельзя, чтобы народ стал шептаться про Велгу Буривой, влюбившуюся в наёмного убийцу.
Не в силах слушать, она развернулась, проталкиваясь сквозь толпу. Народ плотной стеной выстроился вокруг гусляра, слушал жадно. И Велга, кажется, уже ощущала на себе их осуждающие, насмешливые взгляды. Поняли ли они, о ком эта песня? Станут ли они презирать или жалеть её? Что хуже?
Велга вырвалась наконец из толпы, метнулась обратно к лестнице, как вдруг гусли сменили свой сладкий напев. И яблоневый сад остался вдалеке. Влюблённые распрощались на берегу реки навеки. И чудище оказалось в одиночестве на маковом поле. А девушка осталась ждать его в яблоневом саду.
Велга замерла. Последние слова ударили её точно оплеуха. Неожиданно грустно и неровно всплакнули и затихли струны.
– Что?..
Она оглянулась, пытаясь разглядеть за спинами гостей Вадзима, но людей было слишком много.
– Маковое поле…
Раздались хлопки, и народ вдруг в восторге заулюлюкал, закричал.
– Ещё! – воскликнули в толпе. – Давай ещё!
– Про чудище…
– И яблоневый сад.
Велга нырнула обратно в толпу, протискиваясь, расталкивая локтями.
– Красиво-то как, – всхлипнул в стороне женский голос.
– Сказки всё…
– Но красиво.
Велгу едва не сбили с ног. Она увернулась, нырнула кому-то под руку и, наконец, выбралась на площадку к гусляру. Он пил из поднесённой чаши.
– Вадзим!
Он удивлённо взглянул на неё.
Велга стояла задыхаясь. Растрёпанная, растерянная, онемевшая. Она смогла только помотать головой, умоляя сказать, что всё это неправда. Сказка. Красивая, грустная сказка, полная лжи, как это всегда и бывает.
Но Вадзим вытер тыльной стороной ладони чёрную бороду, потупил взгляд и как-то очень неловко, стыдливо даже, посмотрел на Велгу. Кивнул.
Белый Ворон, которого звали Войчех, и вправду остался на маковом поле. Рядом со своими сёстрами.
А Велге Буривой из Старгорода остался её дом в яблоневом саду.
Она попятилась к стене, оттуда дальше к выходу. Люди на этот раз перед ней расступались, пропускали.
Создатель услышал молитвы Велги. Больше они с Войчехом никогда не встретятся. Никогда.
Ноги точно сами повели её прочь из дворца боярина.
Никогда.
Будто из ниоткуда появился Мишка, побежал рядом.
Никогда.
Велга держалась за грудь. Сердце, казалось, вот-вот разорвётся. Она и не знала, что оно ещё способно было болеть. Чувствовать.
Никогда…
Она оглянулась и заметила Хотьжера с Белкой на плече, следовавшего за Велгой по пятам. Он ничего не спросил. Она ничего не сказала.
На закате Старгород окрасился в медовые оттенки, наводнился тенями и шорохами. Город на высоком холме, что всегда шумел, погрузился в умиротворяющую дрёму. Велга шла быстро, и скоро радостный гул, доносившийся со двора Ростиха, затих.
А она шла всё дальше, всё быстрее, по улицам, с которых стёрли всех рыб, напоминавших о бывших правителях, по Сутулому мосту, вперёд, к разорённой усадьбе Буривоев.
Покорёженный забор разобрали, как и всё пожарище. Ничего не осталось. Только пустырь на месте дворца и высокая трава там, где ещё в конце весны пышно цвёл яблоневый сад.
Велга ступила в траву, пошла медленно, вспоминая, как прежде гуляла здесь не между чёрными стволами.
Прошлым летом, как и каждое лето до этого, в это самое время Буривои собирали яблоки, отмечали Яблочный Спас. Но в Старгороде больше не осталось плодоносящих яблонь.
Было чарующе мирно. Точно на кладбище. И мёртвый сад, казалось, неразборчиво шептал, пытаясь заговорить с Велгой, позвать десятком, сотней голосов всех Буривоев, что когда-либо ходили по этой земле.
Она прикрыла глаза, представляя братьев и мать с
