нём и поеду…
Старушка, неожиданно подмигнув мне, засунула поглубже под бельё старенький приёмник вместе с батарейками, которые я ей привезла, и шепнула.
— В скиту, конечно, нельзя будет его слушать, а в монастырях бывает по-разному…
Я положила в её чемодан книжечку с кроссвордами и газеты, которые мы не успели дочитать. Потом на всякий случай записала данные её паспорта и сберегательной книжки, на которую приходила её пенсия.
— Вера Сергеевна, я Вас не бросаю… Я всё равно доберусь до Вашего муниципалитета, я им устрою… В газету напишу, телевидение вызову… Они на вертолёте и пенсию Вам доставят и прощения просить будут…
Она отмахнулась.
— Не нужны мне их извинения. Если у людей вместо сердца камень…
Она вздохнула.
С домом она простилась без слёз, которые ждала я и, по-видимому, монахи. Ни закрывать, ни заколачивать его не стали: в нём не оставалось никаких ценностей. Всё, что было дорого Вере Сергеевне, поместилось в её кованом чемодане и в старой дорожной сумке внушительного размера. На дно саней иноки постелили три матраца, — все имевшиеся в доме. Усадили на них тепло одетую, закутанную старушку, обложив её со всех сторон подушками и одеялами. Осторожно и с уважением погрузили рядом задеревеневшее тело покойницы. Сани были неширокими, и от того она лежала теперь, прижавшись вплотную к своей укутанной в одеяла подруге. Монахи благословили меня, и, пробормотав короткую молитву, уселись впереди, закрывая своими спинами Веру Сергеевну от встречного ветра. Застоявшиеся и промёрзшие лошади дружно заржали, закивали головами, и сани тронулись в неблизкий путь. Тоскливо и горько было смотреть вслед этому поезду. Я видела только голову старой учительницы, повязанную толстой шалью моей тётки. И ещё я видела свисающие с края телеги отёчные ступни покойницы в неожиданно пёстрых грубошёрстных носках…
Сколько бы ни было у меня недостатков, но одно достоинство у меня есть, это я знаю точно. Я до занудства верна своему слову. Бывало, шлёпну что-то кому-нибудь, пообещаю что-то бездумно, а потом маюсь. Вылезаю из кожи — только бы сдержать слово и выполнить обещанное. Но в данном случае я чувствовала такое негодование, такую ненависть к этим безжалостным, равнодушным людям, бросивших на умирание двух несчастных старух, что готова была снести на своём пути любые крепостные стены, любые укреплённые ворота. Я ещё не знала, что должна была сделать и что сделаю, но эта ненависть придавала мне такую внутреннюю силу и несла меня вперёд так быстро, что я даже не заметила, как проскочила обратный путь к дому тётки по проложенной вчера лыжне. Было уже совсем темно, когда я вошла в холодную избу и зажгла свет. Я так неслась на лыжах, что не замечала мороза, мне было жарко, и по началу я даже не почувствовала, как промёрз дом за время моего отсутствия. Но пот быстро высох, влажная футболка под свитером липла к телу, и я принялась срочно растапливать печку — не хватало ещё заболеть. Задёргивая занавески, я увидела в свете фонаря за окном падающий хлопьями снег, который буквально на глазах становился всё гуще и гуще, и внутренне перекрестилась, что так вовремя успела вернуться домой…
Отоспавшись, я выскочила из-под одеяла и быстро оделась. Тёткин дом был добротным, тёплым. Натопленная с вечера печка ещё не остыла. Я приготовила себе лёгкий завтрак, и пока пила кофе, постаралась сосредоточиться и составить дальнейший план действий. Но в это время в дверь сильно постучали — это пришла Галина Павловна.
— Я вчера до вечера на ваши окна глядела… — Начала она прямо от порога. — Беспокоилась, как Вы там одна, в незнакомом месте… Потом увидела, что свет зажегся — успокоилась… Ну, что там? Как Вы всё нашли?
Усадив её за стол и налив кружку чаю, я коротко рассказала обо всём, что случилось за эти полтора дня.
— Ну, Господь послал старушке этих иноков… — С некоторым облегчением сказала Галина Павловна и перекрестилась.
— Я даже не могу представить, что бы я сделала, если бы не они… — подхватила я. — Наверно, вернулась бы сюда и с Вашей помощью подняла бы всех на ноги…
Мы помолчали.
— Галина Павловна, вы говорили, что у вас областное совещание на той неделе… Я не спешу домой. Я пойду на него вместе с Вами. Люди, которые в наше время бросили старых беспомощных женщин на погибель — преступники, а преступники должны быть наказаны!
Галина Павловна покачала головой.
— Ларочка, я, конечно, возьму Вас с собой, но что Вы, чужой здесь человек, сможете сделать? Иногда, чтобы решить какой-нибудь пустяковый вопрос, мне приходится разбивать лоб о стену…
— Посмотрим… — Сердито ответила я. — Я подниму на ноги всю область. И Вы мне поможете!
Галина Павловна улыбнулась.
Дворец культуры, построенный ещё в далёкие советские годы, был на удивление, ухоженным и обитаемым. Оказывается, в селе был прекрасный хор, славящийся на всю область, детские секции и кружки. Находился этот очаг культуры совсем близко от дома тётки, поэтому я сразу на совещание не пошла — Галина Павловна предупредила меня, что оно будет очень длинным и сложным. Но ей всё-таки удалось втиснуть моё выступление в самый последний пункт повестки дня — в «Разное». Мне выделили на всё про всё три минуты, и я должна была в них уложиться, во что бы то ни стало. Полдня я репетировала своё выступление. Сначала написала тезисы, потом проверила их чтение по часам. Полминуты должно было уйти на представление — кто я, и почему здесь оказалась. А потом надо было за две с половиной минуты сказать самое главное. Минимум эмоций — это было самое трудное, поскольку эмоциями я фонтанировала. Галина Павловна забежала в обеденный перерыв только на пару минут — ей надо было сопровождать в местное кафе областное начальство. Она успела сказать, что губернатор очень раздражён, всех подряд ругает чаще за дело, но иногда и напрасно, и уточнила время, когда я должна буду прийти во Дворец культуры, чтобы не опоздать. Я столько раз повторила свою речь, следя за секундной стрелкой часов, что под конец эмоции, и в правду, куда-то исчезли. Волнение испарилось, в душе остался только холод и откуда-то взявшаяся решимость.
Я пришла во Дворец культуры, когда обсуждался последний вопрос перед «Разным». Галина Павловна после перерыва специально села в последнем ряду и заняла для меня место. Когда я опустилась в кресло рядом с ней, она заговорщески шепнула мне.
— Третий справа в президиуме — это объект Вашей критики. А губернатор сидит по центру…
Объект критики был
