весьма молод, вполне респектабелен и с виду вполне довольный собой человек. Очевидно, ему попало сегодня меньше всех — решила я про себя. Он был одет в дорогой костюм и вертел в руках новенький «Паркер». Наверно, он жил в хорошей квартире со всеми удобствами, был сыт и ухожен… Я перевела взгляд на губернатора. Это был уже далеко не молодой человек, почти лысый и очень сердитый…
Повестка дня подходила к концу. Замелькали один за другим выступающие с «Разным». Наконец, объявили и мою фамилию.
— Ни пуха… — Успела шепнуть мне Галина Павловна.
Я таким твёрдым шагом направилась к сцене, что сама испугалась своей решимости. Но я сказала всё, что собиралась сказать. Не запнувшись ни на одном слове. Сообщила всем, что мой братишка-сирота отказывался ехать в детский дом, потому что взял на своё попечение двух брошенных старух в Раздолье. Я, кажется, сумела заставить взрослых представить себе худенького мальчика-подростка с рюкзаком за спиной каждую неделю преодолевающего снежную целину на лыжах. Я успела рассказать, как сама отправилась в это безжизненное село по его следам, как наткнулась в сенях на труп умершей женщины, которой, я — врач, по одним отёчным ногам, поставила диагноз тяжелейшей сердечной недостаточности… И закончила своё выступление многоточием ровно через три минуты.
В зале стояла гробовая тишина. И, если, когда я поднималась на трибуну, на меня с любопытством взирали десятки глаз, то теперь я не встретила ни одного прямого взгляда. Мой молодой «оппонент», по выражению Галины Павловны, сидел с багровым перекосившимся лицом. Теперь вместо «Паркера» он тискал в пальцах, тщательно обработанных маникюром, скомканный носовой платок, которым вытирал пот, сбегавший по лбу и гладким щекам. Губернатор, стиснув челюсти, повернул ко мне своё усталое морщинистое лицо.
— Значит, эта женщина сейчас там?.. Одна?..
Как мне не хотелось говорить о монахах! Мне казалось, что как только я скажу об иноках, все почувствуют облегчение и забудут о Вере Сергеевне навсегда.
— Эту женщину зовут Вера Сергеевна, — сказала я, вздохнув. — Она ленинградская блокадница, плохо ходит — ранена ребёнком во время войны. Её забрали в свой скит монахи. У меня есть копии её документов, я передала их Галине Павловне…
Галина Павловна поднялась со своего места и подтвердила мои слова. Вот тут зал, что называется, «взорвался». Люди возмущённо зашумели, кто-то пытался оправдаться, кто-то многозначительно молчал. Но я не стала ждать развязки. Главное, что я считала нужным сделать, я сделала. Только сейчас я почувствовала предательскую слабость в ногах, слегка сжала запястье Галины Павловны вместо прощания, и вышла из зала.
Дома я, не раздеваясь, повалилась на постель. Руки у меня дрожали, в висках стучало. Но я уважала себя за этот поступок! Первый раз в жизни я уважала себя за поступок!
Вечером ко мне прибежала Галина Павловна. Долго и подробно, то смеясь, то возмущаясь, она рассказала мне, что происходило на совещании дальше. Моему «оппоненту» здорово попало, кажется, он «закачался» в своём кресле. Губернатор велел ему лично разыскать Веру Сергеевну, просить у неё прощения, узнать о её судьбе и желаниях. И, если она захочет жить в муниципальном центре, то в кратчайший срок найти для неё небольшое, но хорошее жильё со всеми коммунальными удобствами. Когда мой «оппонент» попробовал пробормотать что-то по поводу отсутствия жилых площадей, губернатор порекомендовал ему уступить Вере Сергеевне часть своего большого дома.
Я почти не слышала Галину Павловну. Я чувствовала себя так, словно моё выступление на совещании было не три минуты, а три часа…
Я дала себе два дня на сборы. Потом с помощью Галины Павловны, которая организовала соседских мужиков, дом был тщательно заколочен. Ключи я отдала ей, на всякий случай, вторые взяла с собой. Мы тепло простились. Ненадолго. Летом я собиралась вернуться за Сашей. Я села в большой тёплый автобус и поехала к нему в детский дом.
В общем, мне там понравилось, хотя я очень настороженно отношусь к подобным учреждениям. Пока Саша был на уроках, я переговорила с директором, с виду человеком серьёзным и ответственным, хотя меня и удивила его моложавость. Воспитательница, наоборот, была очень пожилая женщина, всю жизнь проработавшая здесь, с детьми, и никакой другой жизни для себя не представляющая… Я рассказала им о своих планах по поводу брата, и, кажется, они остались удовлетворены. Саша им понравился.
Когда мы уселись с ним в дальнем углу полутёмного вестибюля, я рассказала ему о том, что произошло. Он слушал очень внимательно, только глаза его повлажнели, когда он узнал о смерти тёти Клавы.
— Ты не волнуйся, — закончила я своё повествование. — _ Я уверена, что теперь с Верой Сергеевной всё будет в порядке… Ты мне про себя расскажи. Как тебя ребята встретили?
— Как встретили? — Эхом повторил он. — Нормально встретили… — И усмехнулся, растягивая до предательской белизны свой рубец на верхней губе. — Дразнят, конечно…
— Дразнят? — Удивилась и возмутилась я. — За что тебя дразнить?
— Так за шрам этот… — Саша махнул рукой. — Да я давно не обижаюсь… Меня всегда поначалу дразнят «кроликом»… Ну, а потом надоедает. Привыкают…
Я обняла его за плечи.
— Потерпи, пожалуйста, эти полгода… Вот увидишь, у нас всё будет хорошо. Мы сделаем операцию… Я найду хорошего пластического хирурга… Он тебе этот рубец так уберёт, что его только под микроскопом можно будет увидеть… И у ортодонта полечимся, это специалист такой… Он форму челюсти исправляет…
— Это лишнее — совсем по-взрослому отмахнулся мой братишка. — Я и так проживу… Главное — голова должна работать, лишь бы с этим проблем не было.
Мы проговорили ещё часа два. А потом я поехала на вокзал. Уезжала я под буйную злую метель. Ветер обжигал лицо и сбивал с ног. Я с трудом забралась по ступеням вагона в тамбур, хватаясь за вымазанные мазутом перила. Удивилась, увидев ту самую проводницу, которая высаживала меня на этой станции почти месяц назад. Она меня не узнала, но подхватила и помогла втащить в вагон мою дорожную сумку. Я была единственной новой пассажиркой в её вагоне, и проводница поспешила захлопнуть тяжёлую обледеневшую дверь тамбура. В вагоне было тихо и тепло. Моя сибирская эпопея благополучно закончилась.
Я вернулась на работу, и всё понеслось по ставшему привычным кругу: сборы, соревнования, приём в диспансере…
Незаметно подступила весна, за ней — наше северное лето и вместе с ним мой очередной отпуск. И я снова укатила в Сибирь. Я успела оформить опекунство на Сашу, хотя и не без обязательных бюрократических трудностей и формальностей — несколько месяцев собирала всякие справки,
