в постель и просыпались в оковах колдовства. Мы вкушали одно удовольствие за другим, кои возбуждали чувство и дух, чтобы тут же насытить их.
Помимо всего я должен упомянуть о новом и совершенно особом интересе, который связал меня с нашим кружком более нежными узами. Случилось так, что я сделался соперником герцога относительно молодой англичанки. Даже самому себе не дерзал я в сем признаться, но остальные заметили это, к немалому своему удовольствию, еще до того, как я решился наедине с собой обдумать создавшееся положение. Я оказался именно тем, кто открыл сию тайну последним. Поскольку в сравнении с остальными я был менее склонен к остроумию и роскоши, влек меня некий безотчетный инстинкт найти прибежище в философии. По мере того как я все более в ней утверждался и начал более осознавать свое достоинство, дошел я до того, что почти решился свою отвагу оплатить ценой свободы. Вы видите, милый граф, что за слабым созданием я был, без какого-либо постоянства или твердой системы и все же с неудовлетворенным стремлением к ней.
Похоже, Элизабет Б* доставляло удовольствие меня видеть. Несмотря на кажущуюся замкнутость, она обладала определенным сознанием, которое неохотно открывало свое величие и красоту. Но девушка никого не имела вблизи себя, кто бы верно ее понимал либо желал понять. И в этот момент я предложил ей себя. Любовь герцога была, очевидно, преходяща и бесцельна, меня же она надеялась навсегда приковать к себе. Не стану утверждать, что чувство, которое она ко мне испытывала, было именно любовью, — возможно, то была просто некая жажда, некая пустота, которую надо заполнить и которую, обманываясь, часто принимают за любовь.
Маленькая чаровница была, однако, довольно сурова и не позволяла мне заметить ее склонность. По крайней мере, она обнаруживала ее по крошечке и столь бережливо, что я, не мечтая о больших долях, испытывал все большее любопытство по поводу ее намерений как таковых. Впервые лишь на одном большом празднестве, затеянном герцогом, сумел я понять, что расположение ее ко мне не столь произвольно, как мне поначалу представлялось.
К празднеству приготовлялись вот уже много недель. Это было не что иное, как ночная комедия. Герцог предназначил для ее постановки один из отдаленных уголков своего сада. Место для театра отделялось живой изгородью[169], кулисы были с безграничной щедростью сплетены из апельсиновых и лимонных ветвей, и сцена колдовски освещалась искусно спрятанными разноцветными фонариками. Два небольших ручья были подняты на непривычную высоту и сквозь серебряные трубы впадали в алебастровый бассейн, веющий прохладой в ночной духоте. В ветвях деревьев развесили клетки с соловьями, которые, взбодренные пением флейт, сливали свои трели с мягким журчанием ручья. Все было гармонично составлено в единое целое, и все приводило в изумление.
Пьеса, которая служила вступлением к празднеству, представляла собой небольшой фарс и была сочинена герцогом. Она не отличалась значимостью содержания, но была нацелена на услаждение взора. Благодаря роскоши костюмов и декораций, превосходному оркестру, бесконечной прелести некоторых голосов, изяществу актеров, а также всем тем тонкостям, которые привносил личный интерес каждого, пьесу эту в самом деле можно было счесть по-своему замечательной, ибо, да будет вам известно, дорогой граф, мы все исполняли в ней роли.
Фабула произведения была очень проста. Знатный господин влюбляется в свою садовницу[170], старается снискать ее расположение и, поскольку она оказывается неприступной, обещает ей брак. Но девушка любит всей душой юного крестьянина, и, несмотря на то что отец и мать, польщенные возможностью породниться со столь высоким лицом, стараются всячески ее уговорить, она, презрев укоры и мольбы всего семейства, отказывается от подобного счастья и выходит наконец замуж за своего пастуха.
Роли были распределены следующим образом. Прекрасную садовницу играла Элизабет Б*, я исполнял роль знатного господина, герцог же, разумеется, выбрал для себя роль влюбленного пастуха. Перед выступлением ни у кого не было причин возражать против такого распределения ролей, однако, едва лишь поднялся занавес, герцогу пришлось в полной мере за это расплатиться. Вышло так, что влюбленный пастух на сцене отнюдь не пользовался вниманием прекрасной садовницы, тогда как знатному господину она весьма охотно демонстрировала свою благосклонность. Девица забывалась вплоть до того, что путала соперников и отдавала одному из них то, что предназначалось другому. Однако постановка прошла без особых преткновений, за исключением последней сцены, где юная садовница после долгого колебания весьма неохотно подала руку счастливцу пастуху при благословении матери и радостных криках всех действующих лиц.
В этот ответственный и ужасный миг наступила развязка, не предусмотренная сочинителем пьесы. Крупная кошка, которая также желала разделить всеобщую славу, уже долгое время сидела поблизости, прислушиваясь и, возможно, намереваясь пробраться к соловьям. Она попыталась перепрыгнуть с одного дерева на другое, но прыжок оказался слишком коротким, и кошка свалилась прямо под ноги оторопевшим, стоявшим на заднем плане родственникам невесты. Можете представить, каков был их неожиданный испуг! Раздались восклицания, все перемешалось. Элизабет, не подозревавшая о причине переполоха, отдернула руку и, отвернувшись от матери и пастуха, испуганно прижалась к владельцу поместья. Виновница переполоха бросилась прочь, актеры вновь заняли свои места, громкий хохот перешел в почти беззвучный смех, и беспорядочные гримасы на лицах приняли должные, предписанные ходом действия выражения. Лишь Элизабет будто обратилась в столп, стояла безмолвно на месте и крепко держалась за меня, словно боялась упасть. Она дрожала все сильней, и, поскольку все уже опомнились и актеры разошлись, к нам подошли несколько человек. Наконец действо завершилось тем, что Элизабет отвели к ближайшей скамье, где она наконец со смущением медленно пришла в себя.
— Отныне я буду верен двум правилам, — сказал герцог, громко смеясь, по окончании празднества. — Во-первых, никогда не ухаживать за прекрасными крестьянками и, во-вторых, не пытаться заключить брак на открытом воздухе.
Изобретая подобные зрелища, герцог бывал неистощим. Я хочу коротко вам описать два последних празднества, в которых я участвовал.
Первое было названо герцогом «Праздник Нептуна». Хотя он мог бы назвать его также «Праздником фавнов».
В целом это был большой маскарад, на который, чтобы придать ему подлинного блеска, пригласили всех соседей. Да и кто же пропустит такое удовольствие — поглядеть на других и показаться самому! С наступлением утра сад наполнился людьми, наряженными в соответствии с празднеством.
Почти посредине сада находился обширный водоем, по которому плавал небольшой остров. На острове соорудили грот, в котором были накрыты пиршественные столы. Герцог, наряженный Нептуном, со всеми атрибутами божества, в красно-розовом атласном одеянии, окруженный сонмом морских богов, плавал
