по водоему на золотой раковине, в которую были впряжены тритоны[171]. Он обратился к гостям с большой, заранее подготовленной речью, в которой призывал всех подданных своего царства, включая нимф, дриад и гамадриад[172], которые не понимали, за что им оказана такая честь, посвятить нынешний день развлечению. Собравшиеся на берегу боги и богини только и дожидались этой речи, чтобы затем переправиться на раковинах в грот на острове. До сей минуты обществу было известно развитие событий, но остальное стало импровизацией некоторых его участников.
Едва лишь прекрасные дамы вознамерились войти в золотые раковины, как вдруг из ближайшего кустарника выскочило множество фавнов — каждый схватил по нимфе и с прекрасной добычей бросился в свое убежище. Все закричали, смешавшись, и наконец разразились хохотом. Боги на берегу, которые не могли смириться с похищением буквально из-под носа своих прекрасных половин, затеяли отбить их у похитителей. Но фавны укрепились так, что к ним невозможно было приблизиться. Боги вынуждены были вернуться за подкреплением. Тритоны и нереиды[173] оставили свою влажную стихию и с угрозами приблизились к врагу; фавны отвечали насмешками и забросали наступающих еловыми шишками. Сам Нептун выбрался из своей кареты, чтобы восстановить порядок. Но напрасно. Боги принуждены были наконец сдаться и предоставить своих нимф в распоряжение фавнам на остаток вечера. Все завершилось всеобщим пиршеством, музыкой и роскошными танцами.
Второе зрелище называлось «Ночное празднество Венеры», для которого герцог велел возвести в миртовой роще храм из красивейшего мрамора. Это строение, казалось, было похищено из прекраснейшей поры древнегреческого зодчества, — такого великолепия в соединении с бездной вкуса еще никогда не было явлено на столь малом пространстве. Посредине храма стояла вылепленная из алебастра статуя Венеры, будто живая, хотя и безмолвная.
Накануне праздника храм был просто и благородно украшен миртовыми венками. Две золотых кадильницы дожидались благовоний. Герцог нашел двенадцать красивейших девушек и велел их нарядить жрицами. Их обучили песнопениям, в подмогу им собрали изрядный цех музыкантов. Все с нетерпением дожидались начала действа, — что ж, увидим, как оно будет разворачиваться.
С наступлением вечера из замка потянулась праздничная процессия. Впереди шли жрицы Венеры в белых одеяниях и с факелами в руках, двенадцать стройных, подобных нимфам девиц; за ними, в окружении своих граций, следовала сама Венера в золоченой колеснице, в которую была впряжена четверка красивых белых коней, и вослед шествовало прочее общество, разделенное на пары согласно случаю или сердечной склонности.
Девушка, которая представляла Венеру, казалось, была для этого создана. Ее мягкая, сладострастная, притягательная красота была словно одухотворена благодаря одеянию и рангу богини. Непосредственно за колесницей герцог вел за руку Элизабет, за ними следовал граф фон В** со своей Августой, герцогиня шла вместе с доном Пабло, и мне досталась, к радости всех зрителей, разбитая подагрой знатная дама из соседнего поместья, которая, несмотря на всю отвратительность старости, не отказала себе в удовольствии почтить празднество. Процессию замыкали влюбленные пары, которые герцог хотел в торжественной обстановке сочетать браком. Каждый нес в руках факел.
При всенародном ликовании достигли мы наконец миртовой рощи. Послышалась сладостная мелодия флейт, и мы присоединились к хору, подпевая заранее выбранному гимну. Два лесных бога у входа в рощу вручали каждому любовнику два миртовых венка — один предназначался для его спутницы, другой — для него самого. Было заранее определено церемонией, что надевание венка на голову дамы должно сопровождаться поцелуем. Этим предписанием громче всех возмущалась моя прекрасная дама, и она же приняла теперь поцелуй с нескрываемым воодушевлением.
Уже издали можно было видеть сквозь аллею, насколько великолепен храм и его освещение. Возвышаясь над утопающими в тени деревьями, он стоял на открытом месте. Сладчайшая музыка, торжественная праздничность процессии, подлинно античная мелодия гимна, красивые одеяния, аромат миртов — все это очаровывало. Мы были перенесены на Кипр. Матово белели украшенные ветвями храмовые колонны, выглядевшие все причудливей при дымно-алом свете факелов и в собственном освещении. Восходя по ступеням, я мнил, что живу в ту самую эпоху, когда умели наслаждаться искусством, и это само по себе являлось наукой о том, как украсить всякое чувство и как быть через чувства украшенным.
Освещение было искусно скрыто и производило впечатление волшебства. Кадильницы дымились, и двенадцать жриц расположились коленопреклоненно вокруг алтаря со статуей богини. Вдруг статуя исчезла, и живая богиня сошла с колесницы. На алтаре появился трон, богиню подвели к нему, и она заняла свое место. Прочие толпились позади жриц. Все происходило при громком пении и полном звучании оркестра.
Мы некоторое время стояли недвижно, и, когда жрицы начали служение богине, музыка стала играть тише и тише, перейдя наконец в едва слышный, завораживающий ропот — он напоминал стесненное биение влюбленных сердец, которым предстояло принести обет верности. Вперед выступили шесть брачующихся пар, чтобы принять благословение богини. Юноши, сознавая, что им будет вручено, сияли от счастья, и счастьем же лучились глаза их невест; души их слились еще тесней от волнующего предчувствия, когда жрицы увенчали их венками из рук богини. Все это сопровождалось короткой речью и мистической, приличествующей случаю церемонией.
Затем и остальные подошли поближе, чтобы быть увенчанными. Преклонив колени, мы возвели очи к богине, благоговейно молясь. Но, милостивый Боже, что я узрел! Одна из граций была точь-в-точь моя Эльмира. Я подумал, что мне померещилось, и протер глаза, дабы видеть ясней. И вновь узрел я тот же знакомый облик, поразительное сходство всех черт и знакомое мне выражение прекрасных глаз. Но взор ее не был устремлен на меня: казалось, она искала кого-то в храме, надеясь различить посреди толпы. Вот она нашла кого искала, лицо ее озарилось улыбкой, глаза подернулись томной дымкой, и грудь взволновалась под ставшим тесным греческим одеянием, — казалось, красавица близка к небесному блаженству — она отыскала наконец своего возлюбленного. Нет, то была не Эльмира, моя Эльмира не могла бы совсем забыть меня. Но воодушевление покинуло меня; я перестал воспринимать настоящее, всеми чувствами погрузившись в прошедшее.
Продолжавшаяся церемония протекала как бы за пределами моего сознания. Я послушно дал меня увенчать совместно с моей спутницей, покорно сносил я приступы ее воспрявшей чувственности, крепкие рукопожатия и пламенные вздохи: я не видел никого вокруг, кроме моей нимфы, продолжая дивиться ее сходству с почившей супругой. Наконец взгляд ее упал на меня, но она не закраснелась, а лишь улыбнулась равнодушно; тут же предметом ее внимания сделалась новая группа паломников. Она то вспыхивала, то взглядывала томно, с тайной страстью и неизбывным желанием, на своего
