положил конец борьбе. Противник мой умер без единого стона. Долгий, протяжный вздох был его прощальным словом. Его коченеющие руки цепко сжимали меня в последних судорогах, — он схватил меня с таким бешенством, что и по смерти не хотел выпускать.
Наконец дама поспешила мне на помощь. Она зажгла свечу от еще не потухшего светильника в прихожей, и мы сняли с мертвого покрывало. Что за ужасное потрясение пережили мы, взглянув на его лицо! Это был тот самый молодой человек, с которым я познакомился в первый день своего приезда.
Я устремил взор на хозяйку. Лицо ее выражало борьбу страстей, сочетание коих показалось мне неожиданным. Изумление, любопытство, ужас, любовь, боль... и наконец негодование одержало верх. Я ожидал благодарности за то, что был готов пожертвовать за нее своей жизнью, что ради нее я совершенно бескорыстно ввязался в эту игру, но напрасно я надеялся. Некоторое время она стояла, будто оцепенев, со свечой в вытянутой руке, затем поставила свечу на землю, упала на колени, склонилась над мертвым. Достав носовой платок, она приложила его к кровоточащей ране и поцеловала бледный рот. Застыв от изумления, наблюдал я эту странную сцену. Судорожность движений дамы заставила меня против моей воли убедиться в глубине и неотступности ее боли, лишившей ее дара речи.
Пролежав так некоторое время, она наконец поднялась и с тем самым удрученным, меланхолически-холодным выражением лица, столь знакомым мне из нашей первой встречи, простерла ко мне свечу и сказала:
— Еще и убийца.
Отвернувшись, она вышла из комнаты, оглянувшись в дверях, прежде чем окончательно скрыться. Потрясенный, я не нашел в себе сил, чтобы последовать за ней.
Я тихо пробрался в свою комнату, тщетно гадая, чем все может закончиться. Была ли то любовь к покойному, что заставила даму в тот самый миг, когда я уже предвкушал излияния благодарности в ответ на свой энтузиазм, отдалиться от меня столь решительно? Или то было отвращение к кровавому исходу схватки? Был ли всему виной приступ ужаса или, возможно, нахлынувшие воспоминания? Что это вообще могло быть? Никогда прежде не проводил я ночь в столь мучительных сомнениях. С нетерпением дожидался я утра, хотя его свет был мне не мил.
В обычное отведенное для завтрака время направился я в покои дамы. Дверь была заперта. Одна из служанок вышла ко мне, дабы сообщить, что госпожа сегодня утром не может со мной беседовать. Завтрак для меня был накрыт в саду, где я и провел все предобеденное время. В полдень я вновь приблизился к ее двери, постучался — и снова напрасно. У себя в комнате я обнаружил накрытый к обеду стол; на одной из тарелок лежало запечатанное письмо. В нем было написано следующее:
Вы заставили меня вновь разочароваться в мужчинах. Хотите знать почему? Вы, сами того не ведая, лишили меня величайшего утешения, единственной отрады, что я имела. Будьте же довольны. Никогда не смогу я Вас видеть вновь. Не откажите мне в просьбе и удалитесь с моих глаз, ибо созерцание Вашего облика причиняет мне невыносимые страдания. Простите бедную, удрученную женщину, заслуживающую Вашего сочувствия, и забудьте обо мне.
Первым движением моей души после прочтения этих строк было глубочайшее негодование, и я написал на обратной стороне листка:
Вам известны намерения, кои побудили меня подвергнуть себя опасности, дабы отвести ее от Вас. Вам известна моя любовь к Вам; но знайте также, что и гордость может руководить моими поступками. Если случай не сведет нас вновь, можете быть уверены, что в тот кровавый миг Вы видели меня в последний раз. Забудьте же несчастного, которого Вы столь незаслуженно обидели.
С письмом в руке я встал из-за стола и покинул комнату. Проведя мучительную четверть часа в прихожей, я дождался, пока выйдет одна из служанок, дал ей золотую монету и приказал отнести письмо госпоже. После чего я сошел вниз, приказал седлать лошадь и с ледяным спокойствием, ни разу не обернувшись, выехал из замка той же дорогой, что когда-то привела меня сюда.
Я мог бы потрудиться, милый граф, и поведать подробнее о переживаниях того часа. Но, по правде говоря, мысли не особенно докучали мне. Я чувствовал себя внезапно пробужденным от некоего продолжительного сна и еще не вполне опомнившимся. Мир казался мне заново сотворенным и беспредельным, и я был в нем как мельчайшая точка, к нему принадлежащая.
Добравшись до уже известной, упомянутой выше развилки, пустился я совершенно бездумно по другой дороге — по той самой, которую выбрал когда-то мой спутник. Там царила приятная прохлада, хотя полуденное солнце припекало весьма горячо. Поникший, изможденный кустарник дышал ленивым умиротворением, которое действовало заразительно на меня самого своими картинами. В этот миг я чувствовал себя совершенно счастливым оттого, что мне удалось избежать такой опасности и пройти через такие испытания. Вся жизнь казалась мне подобной сну, и вскоре она стала доставлять мне удовольствие и все более и более озарялась розовым светом.
Тропа становилась шире и наконец уперлась в просторную лужайку, на которой чуть поодаль были разбиты шатры. Я увидел также множество дам и кавалеров, которые собрались здесь, как мне сначала показалось, для упражнений в верховой езде. Но вскоре я понял, что общество приготовляется к охоте, собрание роскошно разряженных всадников и амазонок умножалось, собаки метались повсюду большими сворами, то и дело раздавались звуки привязанных к поясу рожков, смешиваясь с лаем псов и диким ржанием лошадей. Наконец приблизилось время охоты. Я свернул на край лужайки, чтобы смиренно уступить дорогу кортежу и полюбоваться нарядами прекрасных дам, раз уж мне ничего другого не оставалось. И в самом деле, трудно было вообразить большую роскошь, чем представляла эта кавалькада: драгоценные каменья, золото и серебро, бросающаяся в глаза изощренность вышивки — все свидетельствовало о вкусе и щедрости, служащей услаждению чувств.
Процессия медленно тянулась мимо меня. Никто не удостоил меня ни единым взглядом. Все были увлечены предвкушением охоты, а мое платье и экипировка были не слишком-то блестящи. Наконец ехавший в одном из последних рядов, где было также несколько дам, кавалер, наклонившись, пристально вгляделся в мое лицо и, просияв, воскликнул:
— Клянусь жизнью, это маркиз фон Г**! Приветствую тебя, Карлос! Что за черт тебя сюда занес, да еще в столь поразительном виде?
К стыду своему, я был узнан. Молодой герцог фон С*, один из лучших друзей моей юности, стоял предо мной. Ряды охоты нарушились. Через несколько мгновений меня обступила толпа прекрасных дам
