и кавалеров, любопытствующих и недоумевающих по поводу нового приключения.
Наконец я решил разыграть наиболее удачную партию. Радостно рассмеявшись, я обнял герцога, и он представил меня обществу, добавив, что я искатель приключений, коего необходимо удерживать здесь как можно дольше. Я позволил себя уговорить погостить некоторое время в расположенном неподалеку замке герцога. Мне привели лошадь и доверили сопровождать одну из самых красивых дам общества, донну Августу Ф*. Я принял участие в охоте, и как только было поймано достаточно дичи и все почувствовали усталость, с бодрыми шутками возвратились мы к ужину в герцогский замок.
Невозможно представить другое собрание, столь чарующее разнообразием внешних обликов и характеров. Не было ни одной личности, которая могла бы остаться незамеченной, и ни одного характера, который бы не контрастировал с другим. Богатство и изысканность не влияли здесь на нравы и были более подлинными, чем показными. Все дышало остроумием и веселостью, все свидетельствовало о великодушии и глубине чувства; одна затея превосходила другую своей изобретательностью, не теряя, однако, в естественности. Искусство и натура незаметно переходили друг в друга, одно было готово отречься от себя ради своей противоположности и в конечном счете — ради целого.
Украшением общества был дон Эдуардо, граф фон В**. Я считаю своим долгом воздвигнуть в дружеском сердце памятник этому превосходному молодому человеку. Обвороженный им, я, как говорится, воспылал к нему жаром дружеского чувства; поддержан и руководим своим новым другом, я почувствовал себя счастливей и с большей отвагой следовал своим нелегким, горестным путем. Трогательные до слез воспоминания никогда не изгладятся из моей души.
Граф фон В** был отпрыск одного старинного греческого семейства, переселившегося в Италию. С юной поры в разлуке с отечеством, наделенный от природы и через воспитание всевозможными достоинствами, благодаря которым можно постичь любой предмет, он скоро освоился в стране, в которой чужеземца, живущего тут даже долгие годы, распознают с легкостью. Во время длительных путешествий он знакомился с различными нациями и приметил все доброе и прекрасное, чтобы это себе усвоить. Он превосходно говорил на нескольких языках и лучше, чем исследователи этих стран, понимал различие меж приятным и всеобщим. Подлинный наблюдатель, ученый муж и придворный, он мог что угодно утаить или выказать по своему желанию.
Неизменное тонкое остроумие, ясность ума и меткость суждений, податливость мысли и живость представлений убеждали при первом же взгляде, что этот человек создан для общества. Сложение его тела, правда, нельзя было назвать безупречным — его рукам и ногам недоставало некоторого изящества, — но он обладал изысканнейшими манерами и весьма приятным лицом. Его большие голубые, мечтательные глаза говорили многое любому чуткому сердцу. Красиво очерченный чистый лоб, совершенной формы нос и милая, оживленная мимика придавали его лицу выражение, которое каждый желал прочесть. Граф владел в совершенстве как всеми своими движениями, так и искусством быть естественным в любом положении и постигать суть любого сословия. В блистательных кругах большого света он был ловкий придворный, со средним сословием — учтивый, обстоятельный бюргер, среди сельчан — любознательный, прямодушный простолюдин и всякий раз равно достоин восхищения.
Но хватит ли мне искусства дать отчет о его сердце, что с таким величием и чистотой было открыто всему, что облагораживает человека! Всеми качествами соответствовал граф своему времени, но сердцем своим он опережал свою эпоху. Погруженный в темнейшие глубины вечности, он жил только для отдаленного будущего. Не желая отрекаться от мира, где он еще находил многое, что приковывало его к себе, томился он мечтательной жаждою, желая вкусить небесных наслаждений. На земле он не находил ничего, что могло бы пробудить в нем радость или скорбь, за исключением сорадования благоденствующим и сострадания страждущим друзьям. Он любил, и любил всей душой, но благодаря своей мечтательности он никогда не пребывал всецело на земле и был счастлив, лишь переносясь мыслями в отдаленнейшие времена, где средь розовых кущ, под вечно ясным небом, он наслаждался идиллическим покоем пастушеской жизни[165].
Несметное количество раз он обманывался в людях; познал неверность друзей, охлаждение собственной семьи, предательство возлюбленных, — в полной мере вкусил он все испытания, что ожидают открытое сердце в злокозненном мире и заставляют его замкнуться в себе. Нигде не нашел он сердца, достойного своему, которое взаимно дало бы ему те дары, что он предлагал. Тогда замкнулся его дух в тесном кругу тех, кому он мог доверять, но не всегда принадлежал он им. Что могли найти его серьезные чувства посреди роящейся веселости? Что мог он обрести в головокружении восторга, возле сладострастных прелестей?
Та самая донна Августа Ф* была его возлюбленной, и, вне сомнения, счастливой. Склонная к радостям наслаждений, способная постичь великие достоинства, какими только может быть наделен мужчина, она полностью погрузилась в своего Эдуардо и в том находила удовольствие. Их связывало нежнейшее взаимопонимание, когда удовольствие увеличивается от деликатной скрытности и становится подлинно возвышенным. Кто знал их хоть немного и мог отчасти постигнуть их чувства, тот угадывал в каждом оброненном слове, в каждом незначительном жесте тайное желание и то робкое взаимное чувство, которое, ежеминутно боясь себя обнаружить, с не меньшей опаской избегает остаться вовсе незамеченным.
Августа имела обворожительную внешность. Ее можно было превзойти красотой, но не обаятельностью. Неизбывно юная прелесть темных глаз, оживленная мимика, притягательная улыбка, красивая округлость, ясный колорит — все это не находило доселе сочетания ни в одной женщине. Сложение нимфы дополняло целое.
Ее настроение или, вернее говоря, ее настроения сообщали компании постоянное оживление. То с юной бодростью предавалась она веселым играм, то ввергала своих спутников в замешательство острой шуткой, то приводила в мечтательное настроение, наслаждаясь всем сполна, чтобы наконец устремить свое обожание на Эдуардо. Ни один миг не уподоблялся другому, каждый приносил удовольствие и был отпускаем с неохотой. Всеобщий кумир, она удерживала своих почитателей при помощи уз дружеской любви и, владея обществом посредством невинных интриг, находила время для наслаждения собственным счастьем.
Помимо этих двух основных персон были еще некоторые лица в обществе, которые, каждое на свой лад, довершали его полноту. Наш хозяин, герцог фон С*, был незаменим для развлечения всех прочих. Я давно знал его как достойного любви человека, который сумел снискать мое расположение. И хотя пребывание при дворе и в большом свете изменило несколько его характер, ему удалось тем не менее сохранить некоторые прекрасные качества, позволявшие ему любить людей и вызывать в них ответную любовь. В нашем обществе это был ловчайший придворный, хамелеон без собственной окраски, меняющий свои формы с
