утвердившимся во второй половине XVII века. Согласно этим нормам, гуманитарное знание относилось к сфере изящной словесности (belles lettres), а не к сфере науки (science); к сфере досуга, а не к сфере профессиональной службы; к сфере общего (т. е., в позднейших категориях, среднего) образования, а не к сфере специального (т. е., в позднейших категориях, высшего) образования. И, соответственно, адресатом этого знания был «приличный человек», а не специалист. Деятельность инноваторов XIX века, внедрявших во французскую почву гуманитарные и социальные науки, построенные по немецкому образцу, не могла разрушить эту матрицу; она могла лишь с большим трудом переместить гуманитарное и социальное знание в другой нишевой ряд этой матрицы – в ряд научного знания, специального образования и профессиональной службы. В числе главных вдохновителей этой функциональной переориентации гуманитарного и социального знания в середине XIX века были семитолог Эрнест Ренан, индоевропеист Мишель Бреаль, филолог-романист Гастон Парис и историк-франсист Габриэль Моно; в следующем поколении их миссию подхватили социолог Эмиль Дюркгейм, историки Шарль-Виктор Ланглуа и Шарль Сеньобос, литературовед Гюстав Лансон. Поскольку в основе всего этого процесса лежал культурный импорт во Францию из Германии, большую роль в процессе играли социокультурные меньшинства, находившиеся в промежуточном положении между Францией и Германией, т. е. протестанты и эльзасско-лотарингские евреи. Программа реформации гуманитарного знания стала активно осуществляться в 1860‐е годы, с созданием журнала «Revue critique» и историко-филологического отделения Высшей практической школы; после краха Второй империи и создания Третьей республики, на волне синдрома поражения, эта программа была увязана с задачами широкой реформы образования. Завершающими достижениями этой программы можно считать университетские реформы 1896 года, присоединение Высшей нормальной школы к Сорбонне в 1904 году и реформы ученых степеней бакалавра и лиценциата соответственно в 1902 и 1907 годах.
Этот последний этап пришелся на годы резкой поляризации общественно-политической жизни. Поляризация была связана с делом Дрейфуса. В годы дрейфусовского дела (1896–1906) быстро кристаллизуются два антагонистических лагеря: дрейфусары и антидрейфусары, левые и правые, республиканцы и монархисты, сторонники справедливости и сторонники порядка. Университетские реформы и лежащая в их основе переориентация функций гуманитарного знания стали еще одним поводом для борьбы двух лагерей: тут надо учесть, что подавляющее большинство сторонников онаучивания гуманитарного знания заняло активную дрейфусарскую позицию. В ответ правые разворачивают в 1900–1910‐х годах целую серию кампаний антисциентистской реакции на университетские реформы. Перечислим главные звенья этой серии в хронологическом порядке:
1899–1905 – цикл газетных статей Шарля Морраса «Клан Моно о клане Моно» (Les Monod peints par eux-mêmes);
1905 – инициированное газетой «Аction française» празднование 75‐й годовщины со дня рождения Фюстеля де Куланжа (умершего в 1889 году);
1907 – скандал вокруг защиты диссертации Пьера Ласерра в Сорбонне;
1907–1908 – курс лекций Пьера Ласерра «Официальная доктрина Университета», прочитанный в Институте «Аction française»;
1908 – скандал с рукоприкладством по поводу профессора Таламаса, допускавшего оскорбительные высказывания о Жанне д’Арк;
1909 – памфлет Ласерра «Г-н Круазе, историк афинской демократии», посвященный декану факультета словесности в Сорбонне, историку-античнику Альфреду Круазе;
1910 – цикл статей Анри Массиса и Альфреда де Тарда «Дух новой Сорбонны», опубликованный под псевдонимом Агафон в газете «L’ Opinion»;
1911 – «Дух новой Сорбонны» Агафона выходит отдельной книгой;
1912 – выходит отдельной книгой «Официальная доктрина Университета» Ласерра.
С июля 1910 года, с началом публикации статей Массиса и Тарда в газете «L’ Opinion», кампания против реформированной Сорбонны перемещается в центр общественной жизни и перерастает в широкую публичную дискуссию. В первой половине 1911‐го вопрос об итогах университетской реформы несколько раз обсуждается в парламенте; в ходе этих обсуждений полемический дух понемногу выдыхается, парламентское большинство твердо выступает в поддержку реформ, а центр дискуссий переносится с проблем университетского образования на судьбу латыни и французского языка в системе среднего образования.
«Honnête homme» в полемическом дискурсе
Вопрос об honnêtes gens был тесно связан с самой сутью перечисленных выше полемик. Еще в 1858 году Ренан на страницах «La Revue des deux Mondes» в своем фирменном публичном стиле – «sine ira et studio», столь отличавшемся от страстности его непубличных высказываний, – подробно проанализировал различие между «критиком» (т. е. гуманитарием-сциентистом) и «моралистом» (т. е. «приличным человеком»): см. об этом ранее, с. 83–86. В 1860‐х годах Ренан переходит от простой констатации глубокого различия этих двух интеллектуальных типов – к проектированию реформы высшего образования, направленной на поощрение исследовательской работы. Выше (с. 336) мы показали, что уже в 1864 году, не называя имени Ренана, к его позиции фактически присоединился Бреаль. В 1872‐м, в новой ситуации «после катастрофы», именно Бреаль в своей книге «Несколько слов об общественном образовании во Франции» сформулировал главные направления всеобъемлющей реформы образования, необходимой для того, чтобы модернизировать Францию и позволить стране взять реванш над Германией. В главе «Лицей», рассматривая идеологию среднего образования во Франции, Бреаль, в частности, пишет:
Дело в том, что все познания лицей подчиняет одной цели: лицей сводит все образование к искусству письма. Говоря это, я нисколько не собираюсь обличать наш Университет [под Университетом Бреаль подразумевает всю национальную систему образования в целом. – С. К.]: для него искусство письма есть искусство мысли. Идеал, который имеют в виду наши профессоры, – это приличный человек, как его понимали в XVII веке: человек, всегда умеющий здраво распорядиться своим умом, всегда умеющий найти для своих мыслей верное и естественное выражение. Но разве не существует теперь иного идеала, который пришел на смену идеалу, описанному выше? К появлению этого нового идеала привели перемены в обществе и успехи науки – привели не для того, чтобы упразднить прежний идеал, а для того, чтобы преобразить и расширить его. Сегодня, наряду с искусством мыслить логически, появилось новое искусство, не менее необходимое: это искусство открывать и наблюдать факты, понимать и проверять истину [Bréal 1872, 158–159] (выделено нами – С. К.).
На книгу Бреаля немедленно откликнулся Гастон Буасье. В своей рецензии [Boissier 1872b] он полностью поддержал Бреаля и подробнее развил некоторые его тезисы. Главный вывод, который Буасье делает из книги Бреаля, – это необходимость перестройки коллежского образования на немецкий лад, с упором на пробуждение в учащихся «научного духа», esprit scientifique:
Если мы хотим вернуть себе то влияние, которое мы столь долго оказывали на Европу и которое причитается нам по праву, нужно приложить любые усилия к тому, чтобы у нас наконец пробудился научный дух. Наши профессоры должны как можно быстрее вернуться к серьезным ученым изысканиям, которые они слишком забросили. Если у профессоров вновь пробудится вкус к исследованию, то, независимо от их воли, этот вкус просочится в их классы, и реформы, которых требует г-н Бреаль, свершатся сами собой [Boissier 1872b, 696].
Но уже к концу 1870‐х, по мере того как развертывается движение в пользу реформы образования, все громче начинают звучать и голоса противников «научного» подхода к словесности. Так, в 1879 году 30-летний Фердинанд Брюнетьер, пока еще присягающий на верность рационализму и свободомыслию, тем не менее уже бичует современную историко-филологическую «эрудицию» за то, что она стремится подменить собою любовь к чтению и литературный вкус как таковые:
Из полумрака библиотек, из недр Школы Хартий вышло в наши дни на свет целое поколение молодых эрудитов, которым прежняя умеренная любовь к литературе и языку Средневековья кажется уже недостаточной. Все это началось с тех пор, как лингвистика и филология узурпировали в формировании эрудита то первое место, которое раньше причиталось одним лишь studia humanitatis [т. е. фактически риторике. – C. К.]. С тех пор как репутации европейского масштаба стали основываться всего лишь на прочтении или на переводе какой-нибудь chanson de geste [прозрачный намек на Гастона Париса. – С. К.]. С тех пор как у приличного человека перестали спрашивать, умеет ли он отличить подлинно остроумное выражение от сомнительной шутки:
…inurbanum lepido seponere dicto[52],
– но стали вместо этого спрашивать, известны ли ему досконально тайны протезы, эпитезы и эпентезы. Болезнь
