На холме Гила уже щебетали птицы, и их звонкие трели неслись над пышными кронами деревьев.
— Уже светает, — заметил Набусардар, и это были единственные слова, которые он произнес за всю дорогу до дома.
Во дворце его встретила сонная встревоженная челядь.
Только хромой раб самозабвенно играл на флейте среди базальтовых колонн перед своим идолом, безучастный ко всему. В соседнем от входа помещении жужжали веретена, ткачихи наматывали пряжу на валы кросен. Они не могли уснуть из-за вчерашних событий и заглушали страх работой. Когда Набусардар появился на пороге дворца, все выбежали ему навстречу.
Преданный Киру приветствовал хозяина и доложил, что дома все в порядке и бои не коснулись его дворца.
Набусардар, волновавшийся за жизнь Телкизы, хотел немедленно ее видеть.
В ответ Киру распростерся перед ним ниц и с трудом выговорил:
— Убей меня, господин, но благороднейшей Телкизы нет в ее покоях.
— Она умерла? — испугался он.
Нет, господин, она жива. Я преданно охранял каждую вещь в твоем доме, я не спускал глаз с твоего имущества, но твоя досточтимая супруга нашла себе более безопасное убежище.
— Где она? — спросил он упавшим голосом.
— Я боюсь сказать и тем опечалить твое сердце.
— Говори, где она! — повторил он. Недоброе предчувствие охватило его.
— Уже целых два дня она вкушает минуты блаженства во дворце досточтимого Сибар-Сина.
Набусардар напряг всю свою волю, чтобы эта весть не подкосила его, как острый серп стебель соломы. С детства у него был твердый и решительный характер. Но тут он растерялся, не зная, что предпринять.
Киру, не разгибая спины, виновато смотрел на своего господина.
Набусардар, чувствуя невыносимую тяжесть в голове, устало с казал:
— Встань! Зачем ты-то валяешься у меня в ногах? Опечаленный Киру с трудом поднялся.
— Может быть, сообщить досточтимой Телкизе о твоем возвращении? — спросил он встревоженно.
— Оставь, пусть потешит свою ненасытную плоть. Голос у него был подавленный.
— Я недостоин твоей милости, — прошептал Киру.
— Ибо вижу, что огорчил тебя.
— Придет черед радоваться и моему сердцу. Не все ему терзаться и страдать. За эти дни я видел много крови и смертей. Мне тоже хотелось бы пожить без кровопролитии и трупов. Уединиться в своем борсиппском дворце и окружить свою жизнь тем, что человеку всего дороже. Должна же судьба улыбнуться и мне!
Тут он растроганно подумал о Нанаи, мысленно представив ее в домотканом платье с завязочками на шее.
— Киру, суровый воин Набусардар грезит о семейном тепле. И у него по мнению всех, самого беспощадного, после царя Валтасара, человека в Вавилонии, тоже, оказывается, есть сердце. Я еду в Борсиппу. Я буду жить там. потому что здесь все опостылело, опротивело мне.
Он старался, чтобы Киру не заметил, как дрожит его голос, и продолжал уже более твердо:
— Поеду в Борсиппу, поеду в Борсиппу, потому что мне нужен покой. Всем нам предстоит тяжелое испытание, всех нас ждет великий труд. Через два-три месяца мы выступим против персов, если только они не опередят нас. Впрочем, едва ли это случится. Близится смертоносный август, и вряд ли они решатся сейчас что-нибудь предпринять.
— Да хранит тебя божественный Мардук, Непобедимый. Да хранит тебя Иштар, владычица небес. Что прикажешь ты мне?
— По-прежнему смотри за моим хозяйством и будь всегда наготове. Пусть твоим лучшим другом станет меч. Нельзя знать заранее ни дня, ни часа, когда он понадобится.
— Я буду готов в любую минуту, только прикажи, господин.
— И еще одно… — Лицо у него снова потемнело,
— Не говори благороднейшей Телкизе, что я тут был. Надеюсь, тебе не надо ничего объяснять.
Он поправил кожаный плащ и шлем и скорее про себя процедил сквозь зубы:
— Пускай потешит свою плоть, блудница. Пусть потешит…
И как звенья скользящей цепи, в его памяти потянулись картины ее мерзких выходок. Телкиза — словно приманка, на которую слетается воронье. Ему противно было сознавать, что он ходит там, где она оставила свои следы. Знала бы Телкиза, сколько душевных мук принесла ему ее порочная натура. Не успеет подняться с царского ложа — уже готова лечь на солдатскую подстилку.
Набусардар отдавал должное красоте Телкизы. Никто из женщин не мог соперничать с ней обаянием, один ее вид заставлял мужчин сладостно и жестоко страдать. У нее не было соперниц и в умении одеваться. Ее одежды, с изяществом облегавшие стройную фигуру, каждой складкой, вырезом, украшением подчеркивали ее красоту. Женщины с завистью оглядывались на нее. Когда на улицах появлялись ее носилки, отбою не было от любопытных, жаждущих хоть одним глазком увидеть ее. Из прихоти она нередко ходила пешком в сопровождении прислужниц, с единственной целью ослеплять взоры прохожих. Ее нежное лицо, черные волосы и глубокие глаза в пушистых ресницах производили неотразимое впечатление. Она казалась гибким цветком лотоса, свернувшим лепестки перед заходом солнца. Всем своим видом она внушала представление о хрупкой, недоступной красоте. На улицах могли только восхищаться ею, поклоняться ей, подобно далекой, недоступной вершине в горной гряде, вершине, оправленной то в голубоватый жемчуг, то в смарагды, то в сапфиры, то в брильянты или в хрустальные звездочки снежинок, родившихся на темени гор Эльбрус и тающих под палящими лучами солнца. Да, только так смели о ней думать, любуясь ее грациозной поступью, изменчивым взглядом и едва приметной улыбкой в уголках губ. Каждое ее движение было исполнено неги. Она не могла ступить шагу, даже просто наклониться к цветку, чтобы не возбудить в ком-нибудь желания. Рабы в ее дворце втайне целовали следы, которые она оставляла на песке в парке.
Набусардар тоже долгое время был захвачен ее игрой. Он любил и мучительно ревновал Телкизу. Но в каждом сосуде есть дно, так и он однажды до конца допил свою чашу.
Он даже начал думать, что в мире больше нет женщины, которая могла бы ему понравиться. И тем не менее он ее встретил. Он встретил ее под кронами олив, и сердце наполнилось тихим блаженством. Даже после того тяжкого объяснения в ее доме чувства его не остыли. Напротив, он снова и снова мысленно возвращался к ней, размышляя о том, как привлечь. к себе Нанаи. Мог ли он предвидеть, что она сама, по собственной воле, переступит когда-нибудь порог его борсиппского дворца!
Пора отправляться к ней. Самое время поехать на исходе ночи; с рассветом новой жизни.
Он простился с Киру. Преданный раб проводил его до самых ворот.
Набусардар не помнил, как добрался до Борсиппы. Улицы и дома, мост и река — все каким-то чудом отступило перед образом девушки в стареньком платье и простых сандалиях. Такой предстала перед ним у городских ворот Нанаи, пришедшая сообщить ему нечто важное. Но на этот раз Набусардар не спешил получить ее известие. Он лелеял ее образ, умилялся бедной одеждой. Крестьянская девушка из Деревни Золотых Колосьев… Но что ему до этого! Именно в ней он надеялся найти существо, которое понимало бы его. Ему так недоставало человеческого тепла. Ему хотелось приникнуть к ее ногам и обнять без ненужных слов, только бы найти в ней покой, покой, в котором он больше всего нуждался сейчас.
Но, войдя в комнату, где сидела в ожидании его Нанаи, он застал там преданную Теку и ваятеля, творца Гильгамеша. И ему поневоле пришлось усмирить свое сердце.
Тека взяла у Набусардара плащ и меч и предложила переодеться. Одежда на нем была пыльная и забрызгана кровью.
— Нет, Тека, — ответил он, — сейчас не до этого. Нас ждут дела поважнее.
Потом обратился к Нанаи:
— Приветствую тебя в моем доме.
Она стояла потупясь и лишь прошептала:
— Господин…
Не сразу, лишь ободренная ласковой улыбкой Набусардара, она отважилась обратиться к нему. Ошеломленная роскошью и богатством, она чувствовала себя жалкой в его чертогах.
— Прости меня, — попросила она, — прости меня, Непобедимый, за то, что я осмелилась недавно противиться твоей воле. Я только теперь поняла, какой властью ты облечен и как далеко простирается твое могущество.
— Ты ошибаешься, если всю эту роскошь и богатство считаешь знаком моего могущества. Разве в этом источник внутренней силы человека?
— Прости меня, прости меня, я сама не знаю, что говорю.
— Успокойся, не терзай себя, тебе ничто не грозит в этом доме, — ласково отвечал он ей.
Она стояла перед ним, как одуванчик перед бурей. Прядь волос упала на лоб. Дыхание теснилось, как заблудившийся в ущелье ветер. Вся она — точно былинка, попавшая в водоворот…
Подавляя волнение, она отвела от него глаза.
— Тебе неприятно смотреть на меня, дочь Гамадана? Она вздохнула.
— Зачем ты лукавил со мной, господин? Зачем хитрил перед той, которая с самого начала открылась тебе?
— Так уж случилось, Нанаи.
— Мне стыдно вспомнить, Непобедимый, что я все тебе выболтала, когда встретила в первый раз.
